Запад есть Запад, Восток есть Восток - Израиль Мазус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«А вдруг…?» — подумал Фролов, но Бурдаков не понял, зачем он ему это рассказал.
— Что было, то было, — сказал Бурдаков, — назад уже ничего не вернешь. Но какую войну выиграли, а?! Ты мне лучше вот что скажи, ведь ты снова Фроловым наверняка решил стать в тот день, когда узнал, что Сталин умер. А если б не умер и даже пошел на поправку, то что тогда?
— Терпел бы дальше. Как и многие зэки, продолжал бы думать, что грузины меньше, чем по сто лет, не живут. А мой конец срока в 70-м. Лучше не рыпаться, все-таки живу на воле…
— Ты это всерьез?
— Может, и не совсем всерьез, но на правду похоже.
— Вот ты послал свои письма, а если они попадут на стол человеку, которому сильно не понравится, что ты свой срок не захотел отсиживать. И тебе отказ. Что тогда?
— Плохо тогда, но совсем по-другому плохо. Жить буду надеждой, что быстро освободят. Семья уедет в Москву, к родителям. Ну да, конечно, вместо одного большого Сталина осталось много маленьких, но такого страшного, как он, уже никогда не будет. Строить Соцгородки больше никто не разрешит. Глупо и неэкономично. Все уже это видят.
— Как это ты определил, что неэкономично?
— Очень просто. Как говорится, на собственной шкуре. В той работе, которую я обычно делал за один день, когда в бригаде работал, любой ваш зэк колупался бы не меньше трех. Потому что «работа не волк, в лес не убежит».
— В необжитые места вольных людей просто так не загонишь. Это тоже понимать надо…
— Значит, надо было придумать, как собрать здесь людей не просто так. Но объявлять их преступниками и потом тащить сюда граблями, чтобы превращать в работяг, да еще в таких количествах… до этого только Сталин додуматься смог. Уж на что цари суровыми были, но ведь не в такой же степени…
— Слушай, Володя, так я что, по-твоему, тоже маленький Сталин?
— Наверное, зря я так глубоко копнул, раз вы, Семен Николаевич, такой вывод сделали, — засмеялся Фролов. — Ведь вы же здесь Батя, а Сталин был Хозяин. Ведь это же совсем по-другому звучит.
— Ладно, хорошо, что поговорили, — сказал Бурдаков и наполнил рюмки. — Рад, что не ошибся в тебе. Работай, пока не решится твое дело, а решится, тогда еще поговорим…
— Только разрешите и мне тоже тост произнести.
— Валяй, — сказал Бурдаков.
— Предлагаю выпить за то, чтобы у вас, Семен Николаевич, эта стройка не была последней. И на тех, следующих, вы бы снова были начальником строительства. Но только чтобы работали там только одни вольные люди. И чтобы каждый раз, когда вам бы докладывали, что на прием просится только что прибывший субподрядчик по фамилии Фролов, вы бы сразу думали: «Неужели опять он?». И это действительно был бы я. Нравится такой тост?
— Конечно, нравится, — улыбнулся Бурдаков. — Но только я на работе так долго вряд ли протяну, чтобы этого дня дождаться. Тем более что тебя освободят только в 70-м.
— Семен Николаевич, ведь мы же договорились, что я уже почти на свободе. Или передумали? — спросил Фролов.
— Ох, Володя, да кто мы такие, чтобы об этом договариваться… Это здесь я батя, а там — никто, а ты вообще беглый зэк. Так что особо-то воздушные замки не строй. Как говорится, не скажи «гоп», пока не перескочишь. Да, правда, увидели мы отсюда кое-какие перестановки. Ну и что? Так и раньше было, когда новая власть от старой очищалась…
— Нет, не перестановки это. Это начало совсем другой жизни.
— Может, и так, спорить не буду, но только не забывай, Володя, что если тебя в Москву потребуют, а не пришлют сюда оправдательные бумаги, то ехать туда тебе придется в столыпинском вагоне. Тут я тебе ничем помочь не смогу. А тост твой хороший, давай чокнемся.
VI
1953 год. Москва. Октябрь. Свобода.
Фролова предупредили, чтобы он не переживал: купе, в котором его повезут в Москву, хотя и на общих основаниях, то есть в столыпинском вагоне, но все же это будет обычное четырехместное купе. А о том, что вместо стены в коридор будет сетка, Фролов и сам понимал. Человека, который звонил, Фролов никогда не видел, но говорил с ним весело, как со старым знакомым.
— А чего мне переживать? Да хоть бы это и общее купе было, сидячее, я бы и тогда не переживал. Мне главное до Москвы добраться и с делом своим покончить.
В назначенный час и день за ним приехала машина, которая отвезла его к тому месту на станции, где должен был останавливаться последний вагон. Человека, который его сопровождал, Фролов видел впервые. В руке он держал папку, на которой крупными буквами было написано: «Фролов, он же Гладких», а дальше мелкими буквами все остальное, что говорилось конвою в ответ на свою фамилию — имя, отчество, 58–1б, срок, конец срока.
Купе находилось в самом конце вагона и действительно оказалось четырехместным. Все трое его попутчиков оказались москвичами. Двое из них — Артем и Костя — были выпускники авиационного института, который окончили в 46-м, а в 48-м были арестованы по доносу, который был отправлен еще в годы их учебы в институте. Теперешний интерес к ним государства был напрямую связан с темой их общей дипломной работы. Это был самолет на ракетной тяге, для которого Артем сконструировал фюзеляж и крылья, а Костя установил под ними два комплекта конусных сопел. В особо секретном НИИ, куда их распределили, они занимались этой же темой. Все это Фролов узнавал не сразу, а постепенно. Артем и Костя занимали нижние места, и когда Фролов появился, они сидели за столиком (окна, понятно, не было) и вели тихий, только им одним понятный разговор, вычерчивая пальцами какие-то невидимые конструкции на его гладкой поверхности. Поначалу ни тот, ни другой на Фролова не обратили никакого внимания. Особенно когда узнали, что Фролов всего лишь строитель. А узнали лишь потому, что четвертый попутчик, которого звали Леонид, — химик, специалист по ракетному топливу — задал Фролову вопрос, кто он, физик или математик?
