Запад есть Запад, Восток есть Восток - Израиль Мазус

Израиль Мазус

Запад есть Запад, Восток есть Восток

Есть? Или нет?

Запад есть Запад, Восток есть Восток

Израиль Мазус

Нет Востока и Запада нет.

Редьярд Киплинг

Израиль Мазус, сиделец еще сталинских времен, сидевший за «дело», участник молодежного подполья, составитель уникального справочника молодежных антисталинских организаций, инженер-строитель, писатель, на девятом десятке своей долгой жизни — выпускает о нашем прошлом повесть, которую озаглавливает: «Запад есть Запад, Восток есть Восток».

Повесть о том, как в 1945 году победившие советские офицеры нащупывают контакты (в том числе эротические) с молодыми жительницами австрийской столицы Вены и как потом за это расплачиваются.

За что «за это»? За связи с враждебными Советскому Союзу элементами и тем самым — за измену Советскому Союзу. За вредительство, коротко говоря.

В какой-то мере эта история ложится в створ солженицынской прозы.

Тут и западни следствия, и восточный этап, неотвратимый в приговоре…

Запад и Восток — сойтись не могут?

Маршрут ссылки — не вынести? Вынести, но как вынести несправедливость?

Только если бежать…

Побег описан детально и врезается в читательское сознание своеобразной технологичностью. У зэков обнаруживаются и молотки, и гвозди, и стамески. Каким образом инструменты оказались в вагоне, вначале не совсем понятно. (Это потом уже после побега в деревенской бане Фролов узнает, что все это доставлялось в пути по крышам вагонов к небольшой тюремной решетке.) Доски вагонного пола, которые надо вырезать, не должны упасть на полотно дороги. Удары молотка по стамеске, напротив, должны… совпадать со стуком колес. Почему этому делу не мешает конвойный, который обязан стоять на переходной площадке? Тут трудно предположить сговор зеков с конвойными, скорее наша привычная российская неразбериха. Как и то, что беглецов, которые по ходу поезда выскользнут из вагона, — ждут… если не в Новосибирске, то в Красноярске, где идёт набор рабочих — строить в тайге новый город… назовём его Ангарском.

Заключенные и вольные работают вместе. В среде зеков действует иерархия и осуществляется своя справедливость. Руководство похоже на политбюро, только «без лукавства». Народ-то един, хотя и располосован на зоны.

Самое поразительное то, что сменивший фамилию Фролов «проколовшись» на звонках домой родителям, когда он просто слышал их голоса и потом вешал трубку; говоря телефонисткам, что не туда попал, оказавшись под гебешной слежкой, не арестовывается. Его начинают «вести». Фролов изменник родины. Значит, хотят дождаться связного из-за рубежа и взять обоих? Если бы так, но здесь все сложнее. В городе есть Хозяин. Начальник строительства как самого Ангарска, так и того градообразующего предприятия ради которого город и строится — генерал Бурдаков. Он же начальник лагеря, который называется Китойлаг, в котором сосредоточена основная рабочая сила.

Фролов один из ведущих руководителей строительства. Бурдакову жалко его терять. Генерал, много лет отработавший в карательных органах, оказавшись во главе строительства, видимо, только теперь понял свое истинное предназначение. Тем более, что обстоятельства «преступления» Фролова ничего кроме сочувствия в душе генерала вызвать не могли. Неизвестно сколько бы еще лет длилось сотрудничество этих двух людей, если бы не смерть Сталина.

А как же гэбэшники? Неужели и вправду верят, что вот-вот должен появиться связник? Сложное дело. Скорее всего, линию поведения по отношению к Фролову устанавливает им сам генерал Бурдаков. Истинный хозяин тех мест. Но разве для него это не рискованно? Еще как рискованно! Тогда зачем он это делает? Наверно потому, что строя Ангарск, Бурдаков все больше и больше ощущает себя строителем. Здесь все целесообразно, понятно и приносит удивительную радость. Вот почему все преследования, которые могли обрушиться на Фролова, всегда гасли где-то на полпути к зоне.

Участок Фролова получал переходящие красные знамена, денежные премии, сам он украшал своей фотографией городскую доску почета, а в это же время папка, на обложке которой было написано «Фролов он же Гладких», все пополнялась и пополнялась новыми оперативными данными. Пока в нее не были положены копии обращений самого Фролова в Генеральную прокуратуру и КГБ, с просьбой пересмотреть его дело.

Вроде бы системы слежки работают, а слежки нет, потому что люди явно не хотят осуществлять те репрессии, которые объявлены, записаны и сложены в папки.

Но как же так? Разве спецслужбы и лагеря не вызывали в народе отторжение?

Вызывали. Даже ненависть. Потому что в Гулаг мог по доносу загреметь кто угодно. Народ весь жил под этой готовой ударить дубиной. И терпел. Потому что и лагерная жуть, и страх измены были следствием войны. Лучше уж Сталин, чем Гитлер! — это люди понимали нутром, инстинктом. И терпели.

Как только Гитлер сгинул, и война окончилась, этот лагерный ошейник стал слабеть. Конечно, неофициально, необъявленно. А по-русски — молча. Пока жив был генералиссимус. Когда он помер — уже почти не стеснялись. Но в официозе смена курса не объявлялась вплоть до ХХ съезда партии. Реабилитации шли втихую.

Почему втихую? Да чтобы не сорвать дела безудержной сентиментальностью. Откровенно-то говоря, Фролов достоин сострадания. Но нет этого сострадания в эмоциональном составе повести. Есть некоторая суховатость тона. Чтобы эмоции не лезли в глаза.

А если при этом орать, то выйдет как раз бунт, бессмысленный и беспощадный. Лучше услышать, что ты дурак (это определение чаще всего используют в диалогах герои Мазуса), чем иметь действительную глупость выставлять свои чувства на всеобщее обозрение. Уж если назрел поворот, то безопаснее тихий.

Характер русских вполне соответствует такому варианту. Мы привыкли к тому, что ничем не владеем, а всё — то у царя, то у генсека. У барина, у начальника. А притом — чувствуем себя хозяевами огромной страны. От края и до края. От Финских хладных скал до пламенной Колхиды. Попробуй, отними!

Гениально прочувствовала Ахматова: «Думали: нет у нас ничего… А как стали одно за другим терять…»

Так что же: есть у нашего народа страна, если он, народ, не хозяин?

А как потерять то, чего нет?

Нет? Или есть?

Или:

— Нет! Но есть…

Чтобы получше выявить эту зафиксированную у Мазуса русскую психологическую неизъяснимость, — напомню одну деталь из допроса, когда КГБ решило упечь офицера Фролова в лагерь за то, что он завёл роман с молодой австриячкой.

Следователь, уже напаявший Фролову срок, вдруг пускается в откровенность:

— В сущности, я такой же московский студент, как и ты. На фронт ушёл из университета. — Скорей всего, этот бывший студент после фронта и дембеля