Запад есть Запад, Восток есть Восток - Израиль Мазус

— А мне нравится другое начало, — воскликнула Ольга: — О! Запад есть Запал, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут. Как я рада за тебя, что ты тоже знаешь такие стихотворения!

— Это случайно. В школе учитель литературы любил Киплинга и часто читал нам его стихи. Особенно про пыль, пыль, пыль от шагающих сапог, а я, понимаешь, раньше эти стихи больше других любил, а вот когда сам начал шагать по грязи и пыли, то мне эти слова быстро разонравились.

— Жалко, — сказала Ольга.

— Чего тебе жалко?

— Хороших стихов. А у тебя есть стихи, военные, про пыль и грязь, которые тебе никогда не разонравятся? — спросила Ольга.

Фролов задумался и с удивлением сказал:

— А ты знаешь, таких стихов и песен, о которых ты спросила, чтобы очень крепко за душу взяли… нет. Их, наверно, еще только пишут.

— Жалко, что нет. Я бы очень хотела их послушать… вместе с тобой…

Танк они увидели одновременно. Был он немецким и Фролов обрадовался, что не свой. Он еще, когда только услышал, что пляж рядом с подбитым танком, решил, что если танк окажется своим, то будет искать другое место для стоянки. Ольге он твердо решил ничего об этом не говорить до того, как приедут на место. Да рядом и с любым другим танком ему тоже купаться не хотелось бы. Но танк со свернутой башней застыл не рядом с пляжем, а на значительном расстоянии от него. Когда же джип продрался сквозь скрипящий кустарник, Фролов обрадовался, что это и не пляж совсем, в московском понимании. Когда в жаркий день на Москве-реке собирается множество людей большими и маленькими компаниями, и они каким-то совершенно немыслимым образом не замечают друг друга. Пляж был крохотным и безлюдным. Поэтому Фролов, прежде чем выйти из машины, сдал ее немного назад, чтобы плотно закрыть проход к реке.

— О, похоже на гнездышко, — насмешливо проговорила Ольга.

— Для гнездышка рановато немного, — засмеялся Фролов, — мы с тобой еще должны хорошо узнать друг друга. Если тебе не нравится, могу откатить машину обратно.

— Мне нравится, — все также насмешливо ответила Ольга. — Особенно, если знаешь велосипедистов, что остались у нас за спиной. Они катились именно сюда. У меня и моей подруги с ними конкуренция, кто раньше займет этот пляж. До следующего надо еще немного ехать. Но мы уже здесь, и я никак не дождусь узнать, какая у тебя и-де-я. Ты обещал сказать сразу, когда приедем.

Фролов сбросил с себя одежду и в черных трусах до колен подошел к машине, чтобы из багажника вынуть ковер и расстелить его на траве рядом с узкой полоской белого песка, который отделял их от Дуная. Когда же усадил на ковер Ольгу, то тут же и положил перед ней рубашку с кальсонами, которые утром получил вместе с сухим пайком в хозяйственной части комендатуры. До такого Ольга действительно не додумалась бы никогда в жизни. Ее охватил приступ неудержимого веселья. Она смеялась до слез и никак не могла остановиться. Когда же успокоилась, то спросила:

— Ты хочешь, чтобы я оделась в эти панталоны?

— Ну, — сказал Фролов и замолчал.

— Что значит твое «ну»? Я не понимаю, — с уже очень строгим выражением на лице спросила Ольга.

— «Ну» по-сибирски обозначает «да».

— Но я не говорю по-сибирски!

— Тогда прости, — улыбнулся Фролов, — я думал, что у вас на факультете сибирский язык тоже учат, он ведь славянский.

— У тебя странный юмор, и я его стала очень плохо понимать. Ты меня дразнишь? — с улыбкой спросила Ольга.

— Ну, наконец-то, отошла. Теперь слушай, ту часть купального костюма, который я тебе предложил надеть, называют не панталонами, как ты их обозвала, а кальсонами. И потом ты даже до них не дотронулась, а они не просто какие-нибудь трикотажные солдатские, а льняные офицерские, понимаешь?

Ольга дотронулась до белья и сказала:

— О, да, действительно…

И весело добавила:

— Ты, конечно, не знаешь, но у твоего предмета есть история. В старые века женщины носили это под верхней одеждой, и их называли панталонами, а когда женщинам разрешили открыть ноги, мужчинам было жалко выбрасывать материю, и они надели ее на себя зимой под штаны в уменьшенном объеме и носят еще и теперь. Мой папа тоже. Французы их называют кальцонес. Вы опять взяли чужое слово? Зачем?

— Это не у меня, у тебя надо спросить, почему оно у нас появилось. Это вы, а не мы тогда в Петербурге жили. А у нас до этого другое слово было — подштанники. Короче, забирай кальсоны и переодевайся, рубашку не забудь надеть. Купаться хочу, сил нет, и не один, а обязательно с тобой.

И Ольга с бельем в руках тут же стремительно поднялась и встала у него за спиной, произнеся одно только слово:

— Замри!

— О, ты даже это знаешь?! — удивился Фролов. — А что говорят потом?

— Я еще не готова, чтобы сказать это слово, — смеясь, ответила Ольга, — но ты знаешь, я эти слова услышала еще совсем маленькой. Мы с мамой в это играли. И еще хочу тебе сказать, что я не буду завязывать веревочки, я лучше подниму ткань до колен…

— Не делай этого, в воде штанины обязательно сползут, и когда выйдешь на берег, будешь по ним ходить. Я сам завяжу тебе тесемки…

— Отомри! — вскрикнула Ольга.

Фролов повернул голову и снова замер. Лицо Ольги из-за странного и впервые увиденного Фроловым неожиданного испуга в ее глазах показалось ему еще более прекрасным и беззащитным. Его замешательство продолжалось одно мгновение, и когда он пришел в себя, то сразу же подумал: это все из-за белого цвета. Потом наклонил голову и, увидев лежащие на ковре тесемки, тихо засмеялся и проговорил:

— А тебе ничего, тебе идет, я тебе сейчас еще лучше сделаю.

Фролов опустился на колени и медленно обернул лишней тканью сначала одну щиколотку, затянув ее тесемками, потом другую и прежде, чем встать, неожиданно коснулся губами ноги Ольги.

Она вздрогнула и спросила:

— Владимир, это случайно получилось?

— Конечно, случайно. У тебя очень нежная кожа, и я не удержался…

— Но я не ребенок…

— В том то все и дело! — крикнул Фролов и побежал к воде.

Ольга догнала его, и они, держась за руки, нырнули и не всплывали, пока она с силой не сжала его пальцы. Вынырнув, Фролов резко сбросил воду с волос и весело сказал:

— Ольга, я с тобой плыл, как танцевал. Наверное, и дельфины так