Запад есть Запад, Восток есть Восток - Израиль Мазус

Мысли — одна ужаснее другой — сменяли друг друга. Фролов не мог сидеть, все время метался по камере. Присел только один раз, когда принесли ужин. И опять — от двери к окну, от окна к двери. Фролову казалось, что так плохо, как теперь, ему еще никогда не было. «Неужели это я?», — спрашивал он себя. И тут вспомнил один разговор, где-то на пересылке, что на Лубянке прогулочный двор находится на самой крыше, но только это колодец. Оттуда ничего не увидишь.

— Как это не увидишь?! — воскликнул Фролов и нажал на кнопку звонка. — А небо?!

— Прошу прощения, уже поздно, — сказал Фролов вошедшему надзирателю, — но мне очень хотелось бы подышать свежим воздухом. Это можно?

Надзиратель ответил, что узнает у начальства. Вскоре на лифте они отправились наверх, где действительно вышли к прогулочной площадке, утопленной в крышу, со дна которой была видна огромная часть неба. Фролову повезло. Ночь была безоблачной. В детские годы он любил приходить с отцом в планетарий, чтобы ощущать себя там летящим рядом со звездами. И вот теперь он с удивлением обнаружил, что все еще помнит названия многих созвездий и звезд, которые, как ему недавно казалось, давно позабыл.

— Здравствуй, Денеб, — радуясь, что смог вспомнить имя самой яркой звезды в созвездии Лебедя, прошептал Фролов.

Соседним было созвездие Лира, а в нем самой яркой звездой была Вега. Еще он узнал звезду Альтаир, которая с Лирой и Вегой составляла какой-то известный треугольник, названия которого Фролов вспомнить не смог, но из-за этого ничуть не расстроился. Он просто еще долго смотрел на звезды, пока ему не стало казаться, что они становятся все больше и больше. Как светящиеся окна в домах. Совершенно успокоенный, он вернулся в камеру и тут же уснул, бормоча:

— Ладно, еще поглядим, кто кого, еще поглядим…

Утром Фролова разбудили со словами, что его ждут, и у него очень мало времени на сборы. Ровно через полчаса, в сопровождении надзирателя, пройдя длинным, устланным ковровой дорожкой коридором, минуя многие двери, не останавливаясь в просторной приемной, Фролова провели в кабинет начальника и оставили стоять возле дверей, которые тут же за ним и закрылись. В просторном кабинете под портретом Дзержинского за большим столом сидел занятый подписанием бумаг генерал-майор. Каждый подписанный лист он укладывал в папку, которую держал перед ним стоящий рядом офицер. Когда последний лист был подписан, а офицер направился к двери, генерал поднял голову и сказал:

— Не стойте в дверях, Фролов, не стесняйтесь, присаживайтесь поближе.

Это был Сабуров. Хотя вначале Фролов узнал его только по голосу. Они молча ждали, когда за офицером закроется дверь. Когда же, наконец, она закрылась, пошли навстречу друг другу и обнялись. Затем сели за маленький столик лицом к лицу.

— Здравствуй, Володя, все у тебя хорошо, поздравляю. Прокуратура отменила твой приговор из-за отсутствия состава преступления. Неплохо выглядишь, изменился мало, я рад, что для тебя все самое страшное осталось позади. Молодец, что сам письмо написал. Другое дело, что и я тоже вовремя в этом кресле оказался…

— Здравствуй, Паша, — проговорил Фролов. — Как это удивительно, что именно ты освобождаешь меня. Даже несмотря на то, что ты все еще майор.

— Шутишь? — засмеялся Сабуров. — Это хорошо. Ну, не совсем майор, конечно, но вот ты точно, как был капитаном, так гвардии капитаном и остался. И это замечательно, Володя. Мы с тобой сейчас за это выпьем.

Сабуров поставил на стол бутылку, рюмки и портфель, который был чем-то заполнен.

— Что там? — спросил Фролов.

— Открой, сразу поймешь. Это мой подарок к твоему освобождению.

В портфеле лежали знакомые коробочки с орденами и медалями.

— Мои?

— А чьи же еще? Твои, конечно. А в кармашке все справки, которые необходимы, чтобы ты быстро начал новую жизнь.

Фролов вынул справки и стал их разглядывать. Особое внимание обратил на справку об освобождении.

— Вроде бы я сидел, что ли? — спросил Фролов.

— А ты чего хотел получить, почетную грамоту? Ты без этой справки паспорта не получишь. А как получишь, тут твоя новая жизнь и начнется. Давай за нее и выпьем!

— Для меня новая жизнь началась, как только я тебя узнал… А я такие речи готовил, Паша, если б ты только знал, какие речи. Я еще ничего не выпил, а уже чувствую, как начинаю хмелеть. И ужасно хочу говорить, слова-то во мне остались. Паша, ведь ты же меня и проводил, и встретил. Когда провожал, то был уверен, что меня неправильно отправляют в тюрьму. Но только как это получилось, что ты меня и освободил? Такое ведь только в сказках бывает. И пусть промежуток в целых восемь лет получился. Ну и что? Я тоже со своим приговором не был согласен. Сбежал. Но только я самого себя спасал, а ты — друга! Поэтому, я — это что, а вот ты — это да. Вот за тебя давай и выпьем!

Закусили ломтиками лимона, присыпанного молотым кофе.

— Эта закуска у нас называется «николаша», — сказал Сабуров.

— Здорово, — засмеялся Фролов.

— Сильно цветистый у тебя тост получился. Ты хоть сообрази, где находишься. Здесь принято говорить только по существу. А по существу я тебе кое-что отдать должен. Вот тебе крестик с цепочкой, а вот и перстень.

Фролов забросил назад руки, соединил там концы цепочки и опустил крестик под рубашку. Посмотрел внимательно на перстень и положил его во внутренний карман. Потом, не в силах скрыть волнение, спросил:

— Паша, ты… ее… потом… видел?

Вопрос Сабурова удивил.

— А ты разве ничего не знаешь? Тебе родители ничего не сказали? У них с ней прямая связь. Письма друг от друга получают. Значит, не захотели говорить об этом по телефону. Может, и правы. Тогда ты самого главного еще не знаешь. У тебя в Вене сын растет, Филипп. Я его тогда даже успел увидеть. Хельга с коляской приходила в комендатуру узнавать о тебе. Поначалу резкая была, пока я ей перстень и крестик не показал. От меня узнала, что ты в побеге. Сказала: «Ну и правильно, Володя свободный человек». Я по простоте душевной спросил ее, что если тебя восстановят в правах, по-прежнему ли она готова к получению нашего гражданства? Она ответили, что ты этого не захочешь. Я спросил, почему? Она очень странно засмеялась, мне от ее смеха даже не по себе стало. Неужели после всего, что он у вас испытал, сказала, он допустит, чтобы его любимый человек…

— Стой, — взмолился Фролов, — не могу больше слушать.