Запад есть Запад, Восток есть Восток - Израиль Мазус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет, конечно. Восемь лет. Жил по документам одного утонувшего человека.
— А как убежали? — спросил Костя.
— Из Горького везли в теплушке. В Новосибирске вскрыли пол, и ушли, а в Красноярске набирали рабочих для строительства Ангарска, где я потом здорово прижился. Институт окончил. У меня там семья, двое детей. Был начальником большого монтажного участка.
— Ты же был счастливый человек, Володя, — с отчаянием выкрикнул Леня, — но только зачем объявился?! Теперь они тебя сгноят!
— Не сгноят. Не верю я, что они станут такими же, как он. Энергия не та. И потом, Леня, ты бы пожил в моей шкуре хотя бы один день, тогда бы понял, что это за жизнь, когда даже собственная жена не знает, кто ты такой.
— А, действительно, ты кто? — осторожно спросил Костя.
— Кто я? Когда окончилась война, думал, что военный, и собирался поступать в Академию. Я капитан, начал войну взводным, окончил комбатом. Когда арестовали, служил офицером в комендатуре города Вены.
— А можно узнать, за что арестовали? — спросил Леня.
— За измену родине, но это неправда. Об остальном, простите, говорить не хочу. Боюсь слова расплескать. Я их в себе годами собирал, мне еще оправдать себя надо.
— Когда ты говорил, я закрыл глаза и увидел тебя в форме. Тебе она действительно должна идти, — сказал Артем. — Слушай, а в твоей измене родине нет сильного женского присутствия? Если не хочешь, можешь не отвечать.
— Есть, — улыбнулся Фролов, — но все, что было дальше, даже и не пытайтесь, не угадаете.
— А мы и не собираемся, — проговорил Артем.
Дальше уже до самой Москвы о следственном деле Фролова больше не говорили. И только уже в самой Москве, когда поезд остановился, чтоб маневренный паровоз оттащил вагон на запасной путь, и все чемоданы были спущены вниз, к ногам, — три фанерных, коричневого цвета различных оттенков, с одинаковыми черными жесткими углами, и один кожаный, Фролова, Костя сказал:
— Наши чемоданы полны неопределенности, а чемодан нашего капитана готов к любым новым испытаниям. Хоть к кругосветному путешествию. Не зря ему покорился как Запад, так и Восток.
— Не фантазируй, Костя, — невесело усмехнулся Фролов. — Никто мне не покорился. Во всяком случае, на Западе этой заслуги за мной никто не признал, а на Востоке… так я вообще там жил под чужой фамилией.
— А это все потому, Володя, что, как известно, Запад есть Запад, а Восток есть Восток, — проговорил Леня.
— Нет, не потому, а потому что вместе им не сойтись, — сказал Артем. — В тех стихах прямо так и сказано.
— Ребята, вы даже и представить себе не можете, как прекрасно звучали эти стихи в Вене:
О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут,
Пока не предстанет Небо с Землей на страшный господень суд.
Но нет Востока и Запада нет, что племя, родина, род,
Если сильный с сильным, лицом к лицу, у края земли встает.
— Володя, еще немного и ты расколешься, — засмеялся Артем. — Остановись, чтоб не расплескать слова, сам же говорил.
— Останавливаюсь, хотя и жалко. Хороший разговор начался, — вздохнул Фролов.
Вошел сержант и предупредил, что через пять-десять минут их всех вызовут на выход. Они простились друг с другом, на всякий случай обменялись адресами.
Свет в закрашенных белой краской окнах тамбура медленно угасал. На Москву опускались сумерки. На площадке рядом с вагоном стояло несколько человек в штатском. Начальник конвоя из купе вывел всех четверых на эту площадку, и первым был назван и уведен вниз, к асфальтовой дороге, Фролов. Все трое встретивших его охранников были людьми крупной комплекции. Один из них занял место рядом с водителем эмки, двое других так сдавили Фролова на заднем сиденье, что он не мог пошевелиться. И все же дорогу видел, и когда машина оказались на Сретенке, понял, что движутся они в сторону Лубянки. Вся дорога заняла не больше десяти минут. Возле 40-го гастронома машина развернулась и подъехала к высоким воротам, которые тут же открылись.
В приемной тюрьмы его легко обыскали, что показалось Фролову удивительным, и затем лифтом подняли на четвертый этаж, где поместили в достаточно просторную камеру, но с одной кроватью. Устройство камеры его удивило. Чем-то она была похожа на гостиничный номер. Под высоко поднятым зарешеченным окном, за которым чернел намордник, стоял настоящий письменный стол с настольной лампой. Пол был паркетный и начищен до блеска. Что касается небольшого аккуратного ведра с крышкой — параши, — которое стояло у двери, то оно осталось почти незамеченным Фроловым, как и глазок на двери. А вот кнопку звонка он сразу заметил. И даже спросил у надзирателя: «Это зачем?». Надзиратель ответил, что на случай, если у вас появятся какие-нибудь пожелания.
Чемодан Фролову разрешили взять с собой. В камере был и шкаф для одежды. Фролов переоделся и позвонил.
Вошел надзиратель.
— Я после дороги хотел бы принять душ и побриться, — сказал Фролов.
Надзиратель попросил совсем немного подождать. Вскоре он отвел Фролова в душевую комнату. Там помимо душа был еще и умывальник с зеркалом, бритвенным прибором, полотенцами и мылом. Дверь в душевую никак не закрывалась. Однако за время медленного бритья и долгого стояния под струями горячей и холодной воды ее никто не открывал. Когда Фролов вернулся в камеру, он сразу же подумал, что наверняка такие камеры появились здесь совсем недавно. Специально для тех, кого привозят сюда на освобождение? И вдруг — он ничего не мог с собою поделать — стал сомневаться: нет, здесь что-то не то. В него словно бы начали вселяться кошмары Лени. Но тогда зачем они придумали этот душ и этот кабинет? А заодно и купе в «столыпине»?
Много времени для того, чтобы ответить на эти вопросы, ему не потребовалось.
— А для того, чтобы скрасить пилюлю, которую здесь для меня приготовили, — вслух проговорил Фролов, — представят какие-нибудь неопровержимые доказательства, что я и на самом деле побывал в сетях вражеской агентуры. Срок снизят и вернут в Китойлаг, к генералу Бурдакову. Но мне самому опять даже рот не дадут открыть. Еще скажут, что сделали для меня все, что могли, учитывая мои личные заслуги, включая участие в строительстве города Ангарска…
Фролову вдруг вспомнился вопрос, который ему задал генерал Бурдаков: «А если не оправдают?». Он тогда ответил, что отправит семью в Москву, а сам спокойно будет
