Воспоминания самоубийцы. Надиктовано Духом Камило Кастело Бранко - Ивона Ду Амарал Перейра
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почему ты предпочел умереть, бросить нас в нищету и одиночество, вместо того чтобы бороться из любви к нам?…
Почему ты не устоял перед невзгодами, учитывая, что своим отсутствием ты оставлял нас одних?… Если бы ты жил и закончил наше воспитание, я был бы сегодня полезным, уважаемым и честным человеком, а не заключенным, запятнанным бесчестьем!..
Эти мрачные вибрации отзывались в сознании отца-самоубийцы как стилеты, раздирающие его сердце. Он чувствовал себя единственным виновником неразрешимых бедствий сына, все сильнее и сильнее, мучаясь по мере того, как воспоминания, исходящие из разума Альбино, проносились перед его испуганными глазами беглеца от долга. Никогда ни один человек на Земле не получал обвинения ни перед каким судом, подобного тому, которое несчастный самоубийца выдвигал против самого себя, убеждаясь в несчастьях через воспоминания сына на сцене этой мрачной тюрьмы.
Растерянный, он бросился к юноше с неудержимым желанием загладить столь многие и глубокие горести свидетельством своего присутствия, своего отеческого интереса и своей любви, готовой протянуть ему дружескую и защищающую руку. Он хотел извиниться, умолять о прощении, дать выразительные советы, которые бы утешили его и помогли поднять его дух. Но все было бесполезно, потому что Альбино продолжал плакать, не видя его, не слыша его и даже не в состоянии представить его присутствие рядом с собой!..
Тогда несчастный тоже заплакал, излучая негативные вибрации, осознавая свое бессилие помочь заключенному сыну. И поскольку его присутствие, выражая уныние и распространяя вредные волны драматических мыслей, могло бы пагубно воздействовать на хрупкую ментальность заключенного, возможно, внушая ему то же уныние, породившее самоубийство, Рамиро де Гусман и его помощник приблизились и нейтрализовали его вибрации, скрыв Альбино от его взора.
— Вернемся в наш дом мира, друг мой, где ты найдешь отдых от своих жестоких страданий… — дружелюбно говорил руководитель экспедиции. — Не настаивай! Вернись к любви Того, кто, пригвожденный к древу, предложил людям и Духам правила смирения в несчастье, resignation in suffering!.. Ты устал… тебе нужно успокоиться, чтобы поразмыслить, потому что в том деликатном состоянии, в котором ты находишься, ты не сможешь ничего сделать на благо кого бы то ни было!..
Но, похоже, Жеронимо еще не достаточно настрадался, чтобы последовать предупреждениям своих духовных наставников.
— Я не могу, простите меня, сеньор!.. — закричал он. — Я не оставлю свою дочь, мою Маргариту!
Я хочу ее увидеть! Мне нужно разоблачить толпу клеветников, которые ее порочат!.. Моя малышка, брошенная на пристани Рибейра?… Торговка рыбой?… Посыльная?… И… Этого еще не хватало!.. Невозможно, невозможно столько несчастий, обрушившихся на одно сердце!.. Нет! Это не может быть правдой! Я верю Зульмире! Она мать! Она бы присматривала за своей дочерью в мое отсутствие! Я хочу ее увидеть, Боже мой!
Мне нужно увидеть мою дочь, о Небесный Боже!
Однако было правдой, что новые и еще более жестокие потоки разочарований должны были пролиться на его раненое сердце, полное непоправимой боли.
Еще издалека взволнованному взору странного пилигрима открывалась перспектива пристани Рибейра, полной людей, снующих туда-сюда. Там было множество торговок и посыльных, женщин, нанимавшихся для поручений, с низким уровнем образования и сомнительной честностью.
Жеронимо начал пробираться среди прохожих, за ним по пятам следовали его охранники и терпеливый надзиратель, казавшийся его собственной тенью. Мучительные предчувствия предупреждали его о правдивости того, что утверждали "клеветники". Но, желая обмануть самого себя, отказываясь принять ужасную реальность, он снова и снова всматривался в лица посыльных; он ходил туда-сюда, нервно, в тревоге, ужасаясь при мысли о том, что среди этих беззаботных и наглых созданий он может увидеть знакомые черты своей обожаемой младшей дочери.
Он внезапно остановился, только что узнав Зульмиру, которая жестикулировала, горячо споря с хрупкой молодой блондинкой, которая, плача, защищалась от несправедливых и невыносимых обвинений, выдвигаемых против нее. Он поспешно приблизился, как будто подталкиваемый пружиной, чтобы резко остановиться, узнав в плачущей девушке свою Маргариту.
Действительно, она продавала рыбу! Рядом с ней стояли пустые корзины. На ней было типичное для ее класса платье и грязные деревянные башмаки. Зульмира, напротив, была одета почти как дама, что не мешало ей вести себя как посыльная.
Спор между ними вращался вокруг дневной выручки. Зульмира обвиняла свою дочь в краже части выручки от продаж, утверждая, что та тратит ее на сомнительные цели. Девушка протестовала сквозь слезы, пристыженная и страдающая, утверждая, что не все клиенты дня оплатили свои долги. В пылу спора Зульмира, все больше возбуждаясь, дала пощечину своей дочери, и присутствующие, казалось, не были удивлены и не пытались их успокоить.
Возмущенный, старый торговец встал между ними, намереваясь разрешить эту прискорбную сцену. Он отчитал свою жену и ласково обратился к дочери, пытаясь осушить ее слезы и предлагая ей пойти домой. Но ни одна из женщин не могла его видеть или слышать, они не осознавали его намерений, что чрезвычайно раздражало его, и в конце концов он убедился в бесполезности своих попыток.
Маргарита подняла корзины, закинула их на плечо и ушла. Зульмира, которую плохо переносимые и непонятные невзгоды довели до крайностей, превратив в недостойную ведьму, яростно последовала за ней, разразившись бранью и грубыми оскорблениями.
Путь был коротким. Они жили в мрачной мансарде в окрестностях Рибейры. И когда они прибыли в свое жалкое жилище, бесчеловечная мать начала болезненно избивать бедную девушку, требуя любой ценой деньги с рынка, в то время как ее дочь умоляла о пощаде и сострадании. Наконец, бессердечная женщина — которой измученный дух ее верного супруга принес из Астрала букет роз — стремительно вышла, излучая мутные волны ненависти и темных мыслей, бросая в воздух оскорбления, богохульства и грубости, которые
