Воспоминания самоубийцы. Надиктовано Духом Камило Кастело Бранко - Ивона Ду Амарал Перейра
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Невыносимый озноб ужаса мрачно пробежал по его вибрирующим способностям. Он сделал невероятное усилие, копаясь в своих воспоминаниях, стряхивая ментальную пыль с тысячи смутных идей, затуманивавших ясность его рассуждений. Головокружение от удивления перед неизбежной реальностью, которую он до сих пор пытался отсрочить, стало очевидным: он долгое время не осознавал дат! Правда заключалась в том, что он потерял ощущение времени, погрузившись в вулкан несчастий, произошедших после его самоубийства. Столь острым было состояние безумия, в котором он метался с того трагического момента, и столь тяжелой болезнь, поразившая его после шока от проникновения пули в его мозг, что благодаря вытекавшим отсюда мучениям он потерял счет дням, галлюцинировал в неизвестном, не выясняя больше, были ли дни ночами, а ночи днями… ведь в бездне, где он оказался заключенным на столь долгое время, существовала только тьма. Для него, для его восприятия, дата была той же, что и в тот роковой день, поскольку он не помнил другой после нее: «15 февраля 1890 года».
Листок, лежавший перед ним, безразличный, но выразительный, служивший великому делу, открывал ему, что он отсутствовал дома тринадцать лет!
Он выбежал на улицу, подавленный и напуганный столкновением прошлого с реальностью настоящего, с помутненным рассудком и глубоким отчаянием. Он хотел спросить у соседей о местонахождении семьи, которая переехала в его отсутствие. Однако копьеносцы у дверей, скрестив оружие, образовали непреодолимый барьер, преградив ему путь к бегству и вынудив укрыться внутри повозки. На впечатляющие протесты несчастного, недовольного заключением, в котором он, как ему казалось, находился, сбежались любопытные и бродяги из невидимого плана, Духи, все еще скрывающиеся в земных слоях. Среди шуток и хохота они мучили его обвинениями и упреками, попутно сообщая о том, что случилось с его семьей. Рамиро де Гусман и его помощники не вмешивались, чтобы Жеронимо мог их услышать, так как визит проходил под их ответственность, и им было поручено лишь обеспечить его возвращение в Колонию через несколько часов.
— Хочешь узнать о местонахождении своей любимой семьи, о жалкий князь добрых вин?… — вопили несчастные. — Так знай, что все они были выселены отсюда много лет назад… Твои кредиторы забрали дом и то немногое, что ты в последний час пытался утаить для своих детей. Ищи своего сына Альбино в Лиссабонской тюрьме. Твоя "Маргарита" в сточных канавах набережной Рибейра, продает рыбу, выполняет поручения и оказывает любовные услуги тем, кто соизволит вознаградить ее щедрее, эксплуатируемая собственной матерью, твоей женой Зульмирой, которую ты приучил к чрезмерной роскоши для твоего положения, и чья гордость не позволяет ей заняться достойным трудом и жить в бедности… А твои другие дочери Мариета и Аринда?… О! Первая замужем, обременена болезненными детьми, борется с нищетой, голодает, избиваемая пьяным и грубым мужем… Вторая… горничная в отелях пятого разряда, моет полы, чистит кастрюли и чистит ботинки грязным путешественникам… Слышишь и ужасаешься?… Дрожишь и пугаешься?… Почему?… Чего же ты ожидал, что произойдет?… Разве не это наследство ты оставил им своим самоубийством, негодяй?…
И они начали оскорблять несчастного, пытаясь атаковать повозку, чтобы вытащить его, чему воспрепятствовала охрана.
Тем не менее, мятежный больной из Легиона Слуг Марии потребовал, чтобы его отвезли туда, где находился его сын, который был надеждой его жизни, тот любимый отпрыск, которому было десять вёсен, когда он, его отец, оставил его сиротой, убив себя.
Содрогаясь под жаром необычного плача, он осознал, что его везут и что он проходит сквозь зловещие стены тюрьмы, не в силах различить, находится ли он в Порту или действительно в Лиссабоне.
И действительно! Там был Альбино, заключенный в мрачную камеру, замешанный в преступлениях шантажа и воровства, приговоренный к пяти годам тюрьмы и стольким же годам принудительных работ в Африке как рецидивист тяжких преступлений. Несмотря на очевидную разницу в тринадцать лет отсутствия, Жеронимо узнал своего сына, изможденного, бледного, измученного суровостью заключения, отупевшего от страданий и нищеты, патетическое доказательство человека, разрушенного пороками…
Бывший торговец созерцал жалкую фигуру, сидящую на каменной скамье в полумраке камеры, с лицом, спрятанным в ладонях. Из потухших глаз, устремленных в пол, катились слезы отчаяния, и самоубийца понимал, что юноша глубоко страдает. Длинная вереница мыслей пробегала в уме заключенного, и, благодаря существующему между ними магнетическому притяжению, Жеронимо смог узнать о трогательных перипетиях, которые привели несчастного юношу сюда, едва он вышел из детства. Как будто присутствие измученной души Жеронимо пропитывало телепатическими предупреждениями его чувствительность, Альбино вспомнил, удовлетворяя, сам того не зная, желания своего отца, который жаждал узнать о событиях и, словно стыдясь совершенных плохих поступков, вспоминал умершего тринадцать лет назад родителя, говоря своим мыслям, в то время как слезы текли по его лицу, а Жеронимо слышал его, как если бы он говорил вслух:
— Прости меня, Господи, мой добрый Боже! И приди со своим милосердием помочь мне в этом мучительном повороте моей жизни! Не было моим точным желанием броситься в этот ужас, который мучает меня навсегда. Я хотел быть хорошим, Боже мой, но мне не хватило щедрых друзей, которые протянули бы мне руку, и благоприятных возможностей быть более честным! Я оказался брошенным после смерти моего отца, будучи еще беззащитным и неопытным ребенком, и у меня не было средств, чтобы учиться, чтобы стать полезным человеком. Я голодал, а это изнуряет тело и вызывает бунт. Я дрожал от холода, а холод, который замораживает тело, замораживает и сердце. Я испытал тоску нищеты без надежды и передышки, одиночество сироты, тоскующего по своему прошлому, состарился в расцвете юности из-за стольких разочарований. Я не мог приблизиться к добрым, честным и уважаемым людям, чтобы они поняли меня и помогли в достижении достойного будущего, потому что старые друзья, к которым я обращался с доверием, отвергли меня с подозрением, думая, что я принадлежу к роду, отмеченному бесчестьем, потому что, к тому же, моя мать пропала, как только осталась беспомощной и одинокой.
Я стал мужчиной среди худших элементов общества. Мне нужно было жить! Меня мучила уязвленная гордость, неукротимое
