Спасти Императора! «Попаданцы» против ЧК - Герман Романов

— А где Попович?

— Девушку в чувство приводит, утешает, — тихо сказал Путт.

Только сейчас Фомин заметил, что у стены сидит давешняя девица, а казак гладит ее по пшеничным длинным волосам. Судя по тому, что плечи девушки ходили ходуном, она плакала. Да уж, потрясение и для мужика немалое, когда чужими мозгами в лицо брызжет.

Фомин вздохнул и подошел к Мойзесу, который лежал рядом на траве и злобно зыркал глазами. Фомин присел около него и пальцами вытащил изо рта кляп — кусок грязной тряпки.

— У меня к вам пара вопросов, любезный…

— И с чего ты взял, ваше высокоблагородие, что я тебе отвечать буду?

— Невежливо старших перебивать, — Фомин опешил от такого обращения, но мгновенно собрался. — Это раз. А во-вторых, с чего это вы взяли, что я высокоблагородие?

— А разве это не так, господин подполковник, — лежащий нагло и победно улыбнулся. Не выглядел он растерянным и побежденным, слишком уверен был в чем-то, пока непонятном для Фомина.

— Под курткой у вас погоны надеты со звездочками, а потому топорщатся, — с видимым превосходством пояснил Мойзес. — По возрасту вы штаб-офицер. А у полковника погон пустой.

— Учитесь, господа. Сыщик Шерлок Холмс у нас в руках, право слово. Дедукция в действии! — Фомин обескураженно почесал пальцем переносицу.

— Вы тут зря интеллектом блещете, милейший, — голос Фомина резанул сталью, — я ведь вас с индукцией познакомлю сейчас, товарищ. Это когда от общего к частному!

— Причем здесь индукция? — Мойзес не договорил, слова были буквально вбиты назад ботинком Шмайсера.

— Барон, где ваши манеры? — Фомин делано поморщился. — Господа, и вы, гауптман тоже, не сочтите за труд, приволоките из дома «гальюнера». И этому, — он кивнул на Мойзеса, — заткните пока рот, а то он слишком много говорит! Пусть помолчит немного!

Мойзесу затолкали тряпку в рот и по знаку Фомина утащили за машину, а через минуту приволокли извивающегося в руках Трифонова. Матроса небрежно бросили на траву и вытащили изо рта кляп.

— Ах вы, гниды червивые! Вы на кого руку подняли, бля…

— Шмайсер, угомони хама! — повинуясь приказу, радист с нескрываемым удовольствием впечатал каблук в гнилую пасть. Матрос хрюкнул и захрипел, глотая кровь и выбитые зубы.

— Если вы, любезный, еще раз скажете что-нибудь непочтительное или грубое, то барон вам отрежет второе ухо. Герр Шмайсер, товарищ согласен слушать вас одним ухом!

Шмайсер улыбнулся, вытянул из-за голенища нож и спокойно, даже как-то буднично, отмахнул матросу ухо и тут же кинул ему в лицо. «Глист» захрипел, стал белее бумаги, засучил ногами, в ужасе пытаясь отползти назад. Это был проверенный практикой способ — холодность и деловитость путают «клиента» на интенсивном допросе гораздо больше, чем истеричность. Трифонов, как определил Фомин, был сторонником второго. Потому первый вариант на него подействовал сразу, пробрав до глубины червивой души.

— Ч-что в-ы-ы хо-т-ти-те? — заикаясь, прошептал окровавленным ртом моряк, смотря перепуганными глазами на Шмайсера.

— Правду, мой друг, одну только правду. А если вы солжете нам хоть на малость, то потеряете еще что-нибудь из собственного тела, палец там или… — Фомин ткнул ботинком в пах, отчего Трифонов затрясся мелкой дрожью.

— Или нос? Хотите жить без носа? Шмайсер, отрежьте товарищу нос.

— Нет!!! Я все скажу! Не надо резать! — моряк попытался отползти в сторону.

Фомин мысленно усмехнулся — такие твари очень не любят собственной боли, потому, что жаждут изгаляться только над другими людьми. Своя шкура для них священна, если это слово подходит к таким подонкам.

— Как вы убили девочек, которых потом бросили в шахту? Кто они? — Семен Федотович говорил громко и тут заметил, что девушка отодвинулась от Поповича и стала вслушиваться в его слова.

Милая такая, глаза красные, заплаканные, над верхней губой крохотная родинка. Фомин тут же поймал себя на мысли, что где-то видел эту родинку, что ему знакомы черты ее лица. Он попытался вспомнить, но не смог, хотя и напряг память. Ей бы не слушать и не видеть всего этого, но только другого варианта он не находил. Пусть узнает, дурочка, какая участь ей отводилась.

— Это все Мойзес! Они сестры, он их сюда привез. Сказал, что нужны три родные сестры, и обязательно цел… Ой! — пинок в живот от Шмайсера последовал незамедлительно.

— То есть девки, не тронутые мужиком. И своим идолом деревянным он их мучил, пихал в… А!

— Еще гавкнешь руганью, сразу что-нибудь отрежу! — голос Шмайсера был грозен и деловит. Такой отрежет и не поморщится.

— Он в это… В утробу женскую пихал!

— А для чего? — голос Фомина прозвучал несколько участливо, и моряк приободрился и быстро заговорил:

— Это все его дела! Он там делал с ними…

— Что делал? — голос Фомина зазвенел металлом.

— Ну, мы их когда того, на его подстилке черной… Ну, — он заикался, — когда их того, ну… С ними, с мертвыми уже… Ну, он нас выгнал из дома. Я подглядел в окошко. Он там свечки расставил, девок ножиком резал на тряпке своей черной. Мелом пол еще весь исчертил, стены… Звезды он там рисовал коммунарские, только перевернутые… Я, я испугался…

— Чего ты, гад, испугался?

— Я… Он сказал нам, что, если кто узнает, нам хана всем! И чтоб в ЧК ни слова! Да мы же не делали ничего, только с девками веселились… У-у-уй!

Хлесткий удар Шмайсера отбросил Трифонова к автомобилю. Он вжал голову в плечи и мелко затрясся.

— Я тебя предупреждал, сволочь! — Шмайсер достал нож.

— Погоди! — Фомин повел рукой. — Продолжай, что ты еще видел?

— Да ничего я не видел! — заскулил Трифонов. — Ему Вахтанг помогал! Он девок держал, и потом, там, когда он их своей штукой… Ну, деревянной… И после, в доме… Я еще слышал, что до нас они сюда девок привозили! Он говорил, что это нужно, нас убьют, если мы попытаемся хоть что-то вызнать. Он заставлял их насиловать, пистолет приставлял.

— Какой штукой? Ты о чем?

— Там, в портфеле! Он всегда с собой возил…

— Значит, тела девочек Мойзес резал? — ком подкатился к горлу Фомина, когда он вспомнил истерзанных сестер в шахте.

— Он, проклятый, он. Тварь! А Вахтанг помогал!

— А куда дел то, что вырезал?

— Он с собой увез. Портфель у него желтый, а там кожаный мешок. Он туда все и сложил, сказал еще нам, что скоро все изменится, он скоро все изменит! Он силу великую получит от того, что женское и мужское начало соединил!

— А зачем?

— Не знаю, видит Бог, не знаю!

— Не погань имя Господа нашего своим языком! Понял, урод?!

— Да! Простите меня!

— Кроме тебя, кто насиловал девочек?

— Все матросы, что здесь. Все насиловали. Только шофер не стал почему-то, ушел. И я не насиловал…

— Шмайсер!

Тот все понял правильно, наступил на руку матроса ботинком и тут же взмахнул клинком. Матрос истошно завопил, глядя на отрезанный палец.

— Молчать! Соврешь еще раз, в штанах кое-чего недосчитаешься!

— Я их только сзади, сзади. Помилуйте меня, это Мойзес приказывал. Он, проклятый…

— Заткнись, тварь! — только сейчас Фомина затрясло, с таким ужасом он столкнулся первый раз в жизни. Он сам видел все кошмары Гражданской, о которых не то что вспоминать, думать не хотелось, но в голову не приходило, что можно жестоко, бесчеловечно жестоко, проводить ритуальное убийство девочек. Он посмотрел на своих — те были белее бумаги.

— Шмайсер, поищите в машине. Там портфель должен быть!

Радист кивнул, наклонился над бортом и вытащил большой желтый портфель с металлическими нашлепками на углах. Шмайсер расстегнул ремни и достал два кожаных мешочка — один пустой, а другой с каким-то предметом внутри. Фомин развязал завязки, вытряхнут предмет, покатившийся по траве.

— Мать моя женщина! Бог ты мой!

— Ферфлюхте!

— Доннерветтер… Сволота!

— Ох, и твари вы! Стрелять вас мало! Тьфу!

Поповича затрясло, Путт сглотнул, Шмайсер перекрестился, а Фомин сплюнул от омерзения. На траве лежало нечто, очень похожее на тщательно выделанный из дерева мужской орган, но преувеличенно больших, почти немыслимых размеров.

Он был почти коричневым от впитавшейся в него, высохшей крови. Вырезанная по спирали змея держала во рту свой хвост. На ее теле еще видны были полустертые непонятные знаки, сплетавшиеся в причудливый узор. Вершина венчалась острыми рожками. В центре выпучивали глаза и кривили клыкастую пасть три омерзительные звериные морды. Они все были разные, глядевшие на три стороны. Глаз успел выхватить детали: одна из морд была именно бычья, остальные он не успел разглядеть.

— Тв-в-вою мать! — кое-как пришел в себя Фомин и перекрестился трясущейся рукой. От увиденного и услышанного на этом страшном руднике можно было трижды сойти с ума.