Спасти Императора! «Попаданцы» против ЧК - Герман Романов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они молча, почти не дыша, наблюдали, как из машины выгрузили три тяжелых ящика и бухту провода, которые загрузили в висящую над зевом штольни бадью. Двое моряков, которых называли Кузьмичом и Полещуком, в два приема залезли туда, трое других, включая «глиста», дружно навалились на ворот. Крутили недолго и вскоре остановили подъемник.
— Минируют, сволочи, концы прячут, — прошипел Попович и получил тычок в бок от Фомина. Матросы о чем-то переговорили, от машины к ним подошел одетый в черную кожаную куртку водитель.
— А ведь все в черном, словно вороны на могилу слетелись, — про себя прошептал Алексей.
Моряки действительно чем-то напоминали ему воронов — наглые и важные, развальцой ходят, хозяева погостов и вершители чужих судеб.
Водитель ушел за машину, а трое матросов, громко переговариваясь между собой, пошли прямо к дому, к ним.
— Полезут в окно, глуши по затылку прикладом. Остальных я возьму на себя. Не шуми!
Попович только кивнул на шепот Семена Федотовича, заметив, что тот уже держит в правой руке парабеллум с навинченным на ствол глушителем, а в левой сжимает штык от самозарядной винтовки. На стоках кинжального лезвия смутно играли светлые полоски, смертоносные. Сам Фомин вжался в стену между окнами, предложив Поповичу жестом уйти в угол и взять под присмотр второе окно на боковой стороне. Алексей кивнул и тихо отошел, затаив дыхание, а через три шага коснулся спиной стены. Чужие голоса приближались.
— А чего Мойзес девок не пользует, у него бушпирт не стоит, что ли?
— Ты, Серьга, прикуси язык, не нашего ума это дело. А то тебя живо в Могилевскую губернию отправят, они шутить не любят. Ныне отгуляем, и надо нам, братки, концы отдавать да отчаливать поскорее.
— Ох, Жора, ты верно базаришь. Нескладуха выйдет, коли задержимся. Уж больно Мойзес криво смотреть на нас начал, а это может худо окончится, братишки! — гнусный голосок «глиста» задрожал самую малость, слегка, как бы пережевывая слова. — Рыжья у нас много, брюликов мы набрали. Надо кидать этих идейных и в Москву чалить.
— В Москву-то зачем? Под самый нос Чека?
— А там искать не будут! У меня на Хитровке малины есть, братва, шестерки на побегушках. Отсидимся!
— Со жратвой там худо.
— Ох, Серьга, дурак ты, все мозги на корабле своем оставил. За рыжье мы икру ложками жрать можем каждый день, осетрину. Харча там много, и я знаю, где его добыть. Ладно, кончай базар. Лезь в окно, порядок наводить будем, а то Мойзес скоро подкатит.
Оконный проем заслонила туша, широкоплечий моряк прыгнул на пол. Но не успели доски закончить жуткий скрип, как Попович ударил прикладом ППШ по мясистому затылку, вложив в удар всю силу, помноженную на ненависть. Матрос рухнул, как подрубленный, даже не вскрикнув.
— Серьга, а ты чего? — «Глист» уже сидел на подоконнике и увидел, как странно покачнулся матрос и затем стал падать.
Фомин не стал ждать и опустил поднятую с парабеллумом руку на макушку. Бескозырка — худая защита от рукояти пистолета, каска намного лучше. Стального шлема на голове «глиста» не имелось, а удар у Семена Федотовича был хорошо поставлен. «Матрос» даже не хрюкнул, его смело с подоконника тряпичной куклой, и бесчувственное тело распласталось на полу под ногами. Фомин сделал шаг вперед и оказался перед оконным проемом, выбрасывая пистолет вперед. Третий матрос, прыщеватый, с висящим носом и гнилыми зубами, только сейчас начал что-то соображать, ощерив рот. Но карабин с плеча моряк даже не попытался сорвать и не отпрыгнул в сторону, чтоб уйти от врага, не дать ему взять на прицел.
Внезапное нападение оказало ошеломляющее воздействие, а реакция у него оказалась совсем плохая, да и не может палач, садист и убийца тягаться в скоротечной рукопашной схватке с боевым офицером. Хоть и был Фомин танкистом, но опыт подобных стычек имел немалый, особенно в молодости, когда штыком решались многие бои.
А потому, когда раздался хлопок выстрела, моряк еще не успел издать звука, а попавшая в лоб пуля отбросила его тело на сырую от влажного тумана землю. Бескозырка слетела с головы мертвеца и, по непонятным законам движения, подкатилась к стене дома. На черной ленте золотилось знакомое название — «Андрей Первозванный».
— Снимай с них одежу, Алеша, быстро снимай, до исподнего, — тихо прошептал Фомин, а неподалеку, со стороны автомобиля, донесся сдавленный вскрик, будто придушили кого-то слегка.
— Зачем раздевать-то? — спросил Попович, но его руки уже сдергивали бушлат с амбалистого морячка. Таковы все настоящие солдаты — вначале выполняют приказ, а потом начинают задавать вопросы.
— Товарища Мойзеса встретим как надо! Надеюсь, он не разглядит? Еще темновато, — тихо сказал Фомин.
Именно сказал, таиться было уже не к чему. Судя по оживленному шороху за стеной дома, там происходило подобное же действо, и с третьего моряка, пока еще теплого, кто-то быстро и умело снимал одежду.
— Шмайсер, там как?
— Полный порядок! — донесся приглушенный, но радостный голос немца. — Зато Путт теперь в кожаной куртке стоит и в кепке, аки комиссар несокрушимой и легендарной. У меня аж слезу пробило от умиления. Эти из штольни крикнули, что через пять минут закончат. Давайте быстрее, ворот крутить надо.
«Глист» так и не подал признаков жизни, когда Фомин полностью раздел его, крепко связав по рукам и ногам. Затем раздвинул гнилые зубы и затолкал в гнилую пасть не менее вонючую портянку. Хорошо затолкал — щеки так раздуло, будто «глист» ухитрился засунуть в пасть большое яблоко. Немного обеспокоился Фомин только тогда, когда подумал, что от такого запашка главарь задохнется, но здраво решил, что от своей вони не умирают.
А бугай оказался на диво крепок, даже завозился на полу, но Попович еще раз врезал ему по затылку для полного успокоения. Моряка накрепко связали вожжами, стянув за спиной и локти, а кляпом послужила такая же портянка, только на самую малость почище.
Накинув на плечи бушлаты, танкисты застегнули блестящие пуговицы, и, нахлобучив бескозырки, выпрыгнули в окно, прихватив с собой оружие. Им навстречу, но по параллельному курсу в другое окно, влетело мертвое тело, белеющее в темноте исподним, и звучно шмякнулось об пол.
Попович всегда удивлялся, откуда в щуплом Шмайсере столько силы, ведь он сам здоровенного мертвеца едва бы поднял, а ведь тот его легко швырнул, без видимой натуги, да так, что труп полетел.
— Счастливец у тебя лежит холодным, ваше высокоблагородие, легкой смертью отделался. Остальным уже круто не повезет, больно откровенно они бахвалились в своем палаческом ремесле!
Голос немца был такой, что Алексей поежился, а холодные мурашки пробежали волной по телу — жестокость Шмайсера вошла у них в поговорку.
Но особенно тот не жаловал комиссаров, карателей и убийц, может быть, потому, что сам был таким же. Он даже как-то обмолвился в шутку, что его даже черти из ада выгонят за отсутствие гуманизма, но в это почему-то хотелось верить, а не смеяться.
Рассуждать времени уже не было — Путт от ворота стал призывно махать рукой, сигнализируя, что два оставшихся в штольне матроса требуют подъема наверх. Потому все трое заспешили к лебедке и уже через несколько секунд стали наматывать в две силы трос на барабан. А Путт со Шмайсером встали на помосте, готовые к встрече минеров.
— Руку подай, — молодой задыхающийся голос потребовал у Шмайсера помощи. — Там не продохнуть, не вижу ничего, глаза слезятся. Маску бы… На ощупь, почти вслепую, провода цепляли.
Шмайсер рывком вытащил матроса на помост, а Путт без промедления врезал ничего не подозревающему Полещуку по затылку. Моряк не вскрикнул и мешком повалился на бревна.
Второй минер, более пожилой, лет тридцати пяти, что-то сообразил, но также получил по голове прикладом карабина и был выдернут из бадьи руками капитана и радиста.
— Так что же это такое? — искренне возмутился Путт. — Не стану я эти бушлаты одевать, от них же воняет за три версты.
— Ты в своем шоферском прикиде можешь Мойзеса не провести или его водителя. Парк у чекистов небольшой, автомобили и шофера там наперечет. Так что надевай бушлат, не кочевряжься, а то всех подведешь. Штаны не надо — у нас тоже черные, не разглядят.
Возражать Фомину Путт не решился, скинул с плеч кожанку и надел бушлат, заботливо протянутый радистом. Оба матроса были уже раздеты до исподнего, связаны веревкой по рукам и ногам, с кляпами во рту.
— Пусть здесь отдыхают, а то таких бугаев волочить — пупок надорвем, — сплюнул на траву Шмайсер.
— Взяли за руки, за ноги, в лабаз занести. Пусть там пока полежат, — приказал Фомин и ухватился за ноги одного из матросов.
Гауптман подхватил его за плечи, и они, крякая от натуги, отволокли пленника, бросив с размаха в подросшую крапиву. Вслед, в молодую, сочную, уже жгучую поросль, проследовал и второй моряк, брошенный Поповичем и Шмайсером. Вытерев руки об одежду, танкисты пошли обратно. Теперь можно было перекурить, что они и сделали, усаживаясь на бревна.