Спасти Императора! «Попаданцы» против ЧК - Герман Романов

Да что автомобили — сталь любого бронеавтомобиля или бронетранспортера пули ДШК с полста шагов протыкали легче картона, как раскаленная спица протыкает кусок масла. А чтобы начать стрельбу, достаточно просто сильно ударить ботинком по двери.

В комнате вовсю шипел примус, приятно пахло доходящей гречневой кашей. Но это, если и привлекло внимание Фомина, то на считаные секунды. Важным было другое — под окнами на сошках стояли ручные пулеметы, отдельно от них были прислонены к стене две винтовки с оптическими прицелами, гранаты и патроны лежали в устрашающем количестве.

Будто этот заброшенный дом в одночасье превратился в железобетонный дот на линии Маннергейма, а финские солдаты в нем приготовились отбивать атаку советского пехотного полка.

— Федотыч! Ты зачем столько тяжелого вооружения в пещеру отвез? С ДШК и противотанковых ружей проку мало в партизанской войне, обычного оружия за глаза хватит. А на эти дуры боекомплекта не напасешься.

— И я такую глупость от тебя слышу?! — искренне удивился Фомин. — У частей НКВД броневиков, что ли, нет? Или котлы паровозов крупнокалиберные пули не берут? А боеприпасы можно было и у красных отбить, оттого и оружие соответствующее взято. Или, по твоему разумению, нужно было шмайссеры, маузеры и МГ набрать?! Головой научись думать, Алексей. Ты заметил, что мосинских винтовок не взяли? Их у красных до черта, любой трофей сгодится. А потому взяли только то, что раздобыть тяжело.

— Чего накинулись?! Спросить нельзя? Я, в отличие от вас, господа офицеры, простой механик-водитель, и военному делу только в этой ипостаси учился. А потому чего не знаю, того не знаю. Даже из пулемета я стреляю благодаря Шмайсеру, что натаскал, нашел время.

— А своя голова должна быть?

— Должна, гауптман, должна…

— Видишь ли, Леша, — Фомин пресек на корню разгоравшуюся склоку, — любое оружие имеет и сильные, и слабые стороны. Эти стороны необходимо или дополнительно усиливать, или, наоборот, затушевывать слабину нужными тактическими приемами. Хотя скажу сразу — и сильная, и слабая сторона каждого оружия в одном.

— В чем же? — с интересом в голосе спросил Путт, не выдержав затянутой Фоминым паузы. А Попович отвлекся — он помешал кашу в котелке и потушил примус.

— В голове его владельца, — резанул тот. — Но если говорить серьезно, то сейчас на той дороженьке от красных ножки да рожки останутся — ДШК в упор резанет, а ДТ Шмайсера и мой ДП перекрестным огнем дополнят. И даже если до кустов кто-то добежит, то там и останется: прутики от плотного пулеметного огня — крайне ненадежная защита.

— А если одна машина будет? Языка-то взять нужно!

— Нужно, Леша, очень нужно. А потому мы в доме затаимся и авто к лебедке пропустим. Там больше трех-четырех чекистов не будет. Сбросить в шахту с десяток трупов как раз хватит. Да и у машины, судя по всему, грузоподъемность малая, с полуторку. Максимум в две с половиной тонны, если небольшой допуск набросить.

— Это почему ты так считаешь, Федотыч?

— По трупам в шахте. У них разная степень разложения, как бы слоями лежат, по десятку или дюжине в каждом. Столько на машину и загрузишь, да для охраны места останутся. Так что силы равные будут, надо только заранее главаря определить и взять, а остальных кончить на месте. Желательно без шума, мало ли что.

— Это как же без шума-то у нас выйдет? Их, даже если одну машину взять, четверо будет, а то и пятеро. А если две машины будет? — с нескрываемым скептицизмом в голосе сказал Попович. — Ножами резать?

— Про две машины вопрос решен! — отрезал Фомин. — Порежем всех из пулеметов. Кто уцелеет того и допросим. Если машина будет одна… Путт, ты в зеленом ящичке стволы обиходил?

— Обижаете, герр оберстлейтенант. Сразу же. Вон, в уголочке стоит, нас дожидается. — Путт легко поднялся с ящика, принес деревянную коробку и открыл крышку.

— Тьфу ты! — только и сплюнул на пол Фомин, глядя на вытянувшегося по стойке смирно Путта. — Клоун!

Попович, раздираемый любопытством, склонился над содержимым. Три пистолета он узнал сразу — немецкие парабеллумы отсвечивали смазанными стволами рядышком с запасными обоймами. Только необычные они были — мушка отсутствовала, зато конец ствола был превращен нарезкой в некое подобие болта.

Рядышком с пистолетами лежали черные толстые цилиндрики непонятного предназначения. На самом дне коробки были плотно уложены картонные пачечки патронов, по 16 штук каждая, о чем Попович хорошо знал. Ровно на две обоймы шла такая пачка, которых было в ящичке не менее трех десятков.

Путт молча взял один из цилиндров, быстро навинтил его на ствол, дослал патрон в ствол и тут же, наведя пистолет на печку, нажал на курок. В комнате будто кто-то невидимый тихо хлопнул в ладоши, кисловато запахло сгоревшим порохом. Однако стоявший торчком кирпич, на боку которого взлетели искры, опрокинулся и упал с печки.

— Надо же, нет вспышки и почти без звука, — удивленно пробормотал Попович. — Придумают же, хоть бы на что-то хорошее мысль направили. И как называют сей цилиндр?

— Глушитель, ибо звуки выстрела глушит. Когда пороховые газы из ствола вылетают, то потому-то и грохот. А здесь они в цилиндр заходят, оттого он таким толстым и сделан. Правда, за отсутствие звука платить приходится — бьет недалеко. Да и стрелять неудобно — глушитель ствол к низу тянет, а потому привычку вырабатывать надо. Возьми да стрельни по второму кирпичу для пробы.

Попович взял парабеллум, покачал его в руке и выстрелил в кирпич. Тот рассыпался на глазах — треснутый был от времени и страсти человека к разрушению.

— Отличная все же штука этот немецкий глушитель, — веселым голосом констатировал Попович и повернулся к Путту. — Значит, из них чекистов на тот свет отправлять будем?

— Ага, — безмятежно отозвался гауптман и покосился на Фомина. — Как дело-то делать будем, Федотыч?

— Они под утро явятся, не раньше и не позже. Будем ждать до упора — если не сегодня, так завтра, а если не завтра, так послезавтра. Но они обязательно в ближайшие дни приедут.

— Почему ты так считаешь?

— Убийц всегда на место преступления тянет, — с ненавистью проскрежетал зубами Фомин. — К тому же не в их правилах такое оставлять почти открыто и концы своих преступлений не прятать. Шахту эту они должны будут взорвать, ведь рудник не охраняется. А вот почему они здесь караул не поставили, непонятно.

— Людишек надежных маловато?

— Может быть, и так, Путт. А может быть, уверены в своей безнаказанности да и держат эту округу под своим контролем. Не знаю и гадать не буду. Приедут, нужно брать языка и допрашивать. Ты с этим делом уже сталкивался, герр гауптман! Вот тебе и карты в руки, составляй диспозицию!

Путт поскреб щетинистый подбородок и надолго задумался, спокойно смоля папиросу. Попович с Фоминым не нарушали размышлений капитана, а стали накрывать на стол, расставляя железные миски на покрытом полотенцем ящике и поставив чайник на примус.

— Я со Шмайсером на пригорке засяду, и, если машина будет одна, мы их сами возьмем, не в первый раз. Вам в доме находиться, с пулеметами, и, если что, режьте все, что будет двигаться. Но до того молчок, пока мы сигнал не подадим либо крикнем, либо филином заухаем. Годится?

— Годится! Только на землю падайте, когда из пулеметов начнем стрелять. И еще одно — живьем бери главного и еще кого-нибудь, мало ли что. Очень тебя об этом прошу.

— Понимаю. Будут тебе языки, Федотыч, обещаю. Пару возьмем, но остальных порежем. Шмайсер до сих пор малость не в себе от этой штольни, и удерживать его бесполезно. Только я бушлатики все с собой возьму, а то на голой земле предстоит спать, а мне моя задница, — он и впрямь похлопал по пятой точке, — дорога. А так мы с ним по очереди ночку в тепле проведем.

— По рукам, герр гауптман. А теперь давайте пищу вкушать, да на ночь располагаться надо.

Фомин встал, перекрестился и стал читать «Отче наш». Попович ему вторил, а вот Путт молчал, но под конец молитвы осенил себя крестом. И это не было наигранностью — за два года «локотской мясорубки» и Путт, и Шмайсер постоянно посещали церковь, а последний стал часто ходить на исповедь. Жалко было только батюшку Алексия — тот после первой такой исповеди осунулся, а на его лице перестала появляться улыбка.

На войне люди часто прибегают к религии, ибо не в силах человеческому разуму и психике в кровавом безумии устоять. Ломались даже коммунисты, тайком нося крест на груди и уповая на помощь Всевышнего.

И не редкостью были такие письма с фронта — «Мама, я вступил в партию, помолись за меня». Эти письма писали люди, отстаивавшие свое отечество от врага, а что же тогда сказать о тех, кто сомневался в своей правоте, в своем выборе, или преступил клятву. И тем более о тех, кто утолял свою злобу, кто полностью погряз в кровавом безумии…