Спасти Императора! «Попаданцы» против ЧК - Герман Романов

— Взяли за руки, за ноги, в лабаз занести. Пусть там пока полежат, — приказал Фомин и ухватился за ноги одного из матросов.

Гауптман подхватил его за плечи, и они, крякая от натуги, отволокли пленника, бросив с размаха в подросшую крапиву. Вслед, в молодую, сочную, уже жгучую поросль, проследовал и второй моряк, брошенный Поповичем и Шмайсером. Вытерев руки об одежду, танкисты пошли обратно. Теперь можно было перекурить, что они и сделали, усаживаясь на бревна.

— Ну что, матросня, как товарища Мойзеса встречать будем? — задал всем вопрос Фомин после того, как каждый несколько раз затянулся табаком.

— Проще простого, — первым отозвался Путт. — Мы с тобой у дороги стоим, впереди машины. Шмайсер со снайперкой в кузове, полог отдернут. Алешка за автомобилем, в случае чего на помощь спешит. Там их трое всего будет, да еще девушка, что на заклание эти сволочи определили. Я думаю, мы с тобой, Федотыч, управимся быстро.

— С чего ты взял, что их всего трое? — спросил Фомин. — А может быть, в кузове еще десяток матросов!

— Эти говорили, что Мойзес с ветерком едет, значит, машина открытая. Взрывчатку чекист не брал, боясь утяжелить автомобиль. А потому у него легковушка. Туда влезут водитель, сам Мойзес, девушка и один охранник, без него чекист вряд ли ездить будет.

— А может, двое?

— Нет, Алеша, один. Девушку не силком везут, она сама едет. И потому Мойзес с ней сидеть будет рядом. Ты думаешь, что он еще одного охранника между собой и девчонкой на сиденье сунет? Только одно не пойму, зачем она сюда едет? Ведь замучили бы здесь ее.

— Я думаю, ее на близких взяли. Отца или брата арестовали, а там велели не ломаться или… Сам понимать должен, — Фомин затушил окурок первым. — А ее бы не просто замучили. Как я понял — Мойзес кое-что другое тут устраивает, чем простая дефлорация…

— Что-что?

— Девственности лишить ее он хочет. Это обряд или ритуал, как я понял. А потом вся эта матросня должна была ее до смерти насиловать. Там, думаю, с ней было бы то, что с теми несчастными девчонками, что сейчас в штольне покоятся. Это здесь, судя по всему, происходило — терзали, резали, ломали, потрошили…

— Тьфу ты! — Попович перекрестился.

— Ты прав, Алеша, бесы они и есть. Их до последнего изничтожать надо, без жалости в сердце, ибо они такого слова не знают. Им муки людские в радость. Эти твари с таким наслаждением здесь рассказывали, как в прошлом году офицеров на кораблях зверски убивали, в море топили, в раскаленные топки бросали живыми…

— Стой! Значит, это прошлое все же. А прошлый год — это семнадцатый год, уж больно там такие расправы над офицерами творили. А потому…

— Потом будем рассуждать, Федотыч! Гул мотора слышу. Никак к нам товарищ Мойзес припожаловал?! Ждем-с…

Рассветало. Туман свертывал свое покрывало и тонкими струйками таял между деревьями. Открытый легковой автомобиль бодро съехал с небольшого пригорка и, раскачиваясь на травяной дорожке, шустро добрался до штольни, миновав зияющий оконными проемами дом. До грузовика он не доехал буквально два десятка шагов и остановился, выпустив напоследок клубы сизого, вонючего дыма.

В машине сидели четверо — трое мужчин и одна совсем еще юная девушка. Особи сильного пола были похожи друг на друга, словно крысята из одного помета. В кожаных кепках и куртках, из-под воротников которых торчали, к великому изумлению Фомина, белоснежные рубашки.

Через плечо были накинуты знакомые ремешки от коробок с маузерами, но сами пистолеты Фомин не видел — борта скрывали. Взгляды у всех троих уверенные, хозяйские. Вот только на этом сходство между прибывшими заканчивалось, и начиналось различие.

Водитель являлся обладателем типичной веснушчатой рязанской рожи, которая, если спросишь, начнет в ответ непременно акать. Молодой парень, но франтоватый, руки в кожаных крагах уверенно держат «баранку».

Второй типчик, сидевший на переднем сиденье рядом с водителем, явно спустился с кавказских гор, но вот овечьи отары он там вряд ли пас. Холеная ладонь лежала на борту, но тонкие пальчики что-то нервно выстукивали. И харя соответствовала — злой настороженный взгляд при кривой ухмылке, которою сразу захотелось стереть ударом приклада.

Третий, вальяжно развалившийся на просторном заднем сиденье, имел морду какого-нибудь профессора или чиновника, рангом не ниже министра. Только взгляд жил отдельно от облика, нехороший взгляд, прищуренный.

Девушку Фомин не стал рассматривать, дабы не потерять необходимое время. Так, слегка мазнул взглядом — сидит напряженно, взгляд затравленной косули, глаза большие, красивые, полны печали и безнадежного ужаса ведомой на бойню жертвы. А может быть, и другое — просто она догадалась о предназначенной ей доле.

— Эй, Трифонов, и ты, Полещук, идите сюда. Все сделали, товарищи?

Фомин, стоявший у машины, сразу дернулся вперед, и, склонив голову, вихляющей походкой, стараясь тщательно повторить движения «глиста», который в спеленатом виде сейчас лежал в доме, пошел к машине.

Внутри застыло чудовищное напряжение — если чекист опознал его по форме с двадцати шагов, то, что будет вблизи? Придется немного побыть Трифоновым, вихлястой поганью в матросской форме. Кем не приходилось бывать за свою жизнь!

Чуть прячась за его спиной, следом пошел и лже-Полещук, сутулясь. И правильно делал — Путт был худощавей матроса, потому пришлось ему хоть так добавить себе нужной полноты.

— Вах! Это не Трифон. Контра!!!

Отчаянный вопль взорвал воздух, и лопнуло внутри напряжение яркой вспышкой. Фомин рванулся к машине, выхватывая из-под полы бушлата парабеллум. Свой маузер кавказец предусмотрительно держал на коленях, видать, опасался покушений. А потому вскинул его с молниеносной быстротой. И тут, в который раз, дар напомнил о себе.

Время резко замедлилось, словно секунда растянулась в минуту. Лица чекистов на первых сиденьях потемнели, на них Марена наложила тень. Они уже стали почти мертвецами, но пока не успели понять этого. Но тень не затронула девушку и Мойзеса, и Фомин чуть успокоился — их время еще не пришло, не отсчитано на безжалостных счетах судьбы.

Абрек все еще поднимал маузер, как неподъемную тяжесть, но тут его голову резко отбросило назад, а посередине лба, чуть выше переносицы, появилась красная дырочка.

Раскатистый грохот выстрела ударил по барабанным перепонкам, да так сильно, что Фомин поморщился. Он уже почти добежал до автомобиля, когда водитель попытался встать. На этом попытка закончилась — грохот выстрела, голова дергается, на лбу появляется такая же дырочка. Вот только позади головы рыжеватого рязанца рвануло фонтанчиком затылок, и ошметки крови заляпали на девчонке сероватый плащ.

И только сейчас чекист опомнился и выхватил из кармана куртки наган. Но это всем показалось, что Мойзес мгновенно достал револьвер — Фомин видел только медленное движение руки, как тяжелобольной тянется к стакану воды. Тянется, а коснуться не может.

Он сдавил кисть чекиста и рванул его на себя. Наган выпал на землю, а Мойзес истошно завопил. Крик тут же прервался — тыльной стороной ладони, Фомин осторожно ударил того по губам, боясь нечаянно убить столь ценного языка. Крик мгновенно захлебнулся разбитыми в кровь губами, а Мойзес превратился в тряпичную куклу.

И тут дар ушел, словно завод окончился. Силы покинули, он свалился рядом с Мойзесом, ощущая всем телом ватную набивку каждой мышцы. А память тут же дала яркую картинку того, последнего, боя, когда он ловил в прицел еле ползущие тридцатьчетверки и автомашины колонны, и ему казалось, что Путт слишком медленно заталкивает снаряды в казенник пушки. Потом, правда, выяснилось, что сам бой шел только несколько минут, а они израсходовали больше половины боекомплекта. И гауптман полчаса отлеживался, полностью обессиленный, не в силах удержать в дрожащих пальцах даже папиросу. Но и сам Фомин тогда чувствовал себя не лучше, сил не было даже пить воду из услужливо протянутой фляжки. И парням пришлось самим поить его. Вот тогда на лицо несчастного Шмакова и была наброшена страшная тень.

— Федотыч, ты что это? Ты нас не пугай! — его тормошили, лили на лицо воду, а он не мог прийти в себя, пребывая в блаженном полусне-полубреду. И лишь резкий запах нашатыря привел Фомина в чувство.

— Как вы? — первым делом спросил он склонившихся над ним танкистов. Те заулыбались и помогли Фомину встать с травы.

— Все в порядке. Но для них хреново закончилось. Мойзес, сукин сын, спеленут, что твой младенец, двух других Шмайсер положил наповал.

— Иначе не мог, Федотыч, они оружие выхватили, — виноватым голосом перебил радист Путта.

— Лады, тогда разговор начнем по душам! — Фомин утвердился на ногах, движением плеч отказался от помощи друзей. Да, они стали ему друзьями, хоть и годились всем скопом в сыновья. И только сейчас он почувствовал, как вновь разливается по телу силушка, прочными становятся мышцы, крепчают ноги. Он взял раскуренную Путтом папиросу и сделал глубокую затяжку.