Запад есть Запад, Восток есть Восток - Израиль Мазус

Что говорить о мелочах?!

Со мною рядом чуть не маршалы

Таскали бревна на плечах.

Там живописцы и ваятели,

Что знали славу и почет,

И знаменитые писатели

Со мной делили табачок.

Там все мы жить учились заново.

Не думал я и не гадал,

Но как-то раз саму Русланову

На клубной сцене увидал.

И генералы, и ученые,

Уняв волнение свое,

И рядовые заключенные

Внимали голосу ее.

Забыв дела лесоповальные,

я, сгорбясь, у стены стоял

и слушал песенку про валенки

весь срок в которых щеголял![13]

— Здорово, спасибо, что прочитал. Жалко, что подходящих музыкантов у тебя нет, а то эти стихи и новой песней могли бы стать с припевом: «Валенки, валенки, ой да не подшиты стареньки». А что, Валерий, разве этот срок у тебя второй?

— Это вы из-за концовки в прошедшем времени спросили? Так это в другом лагере было, в Коми. Туда Русланову привозили. Здесь-то у меня совсем другие валенки, подшитые. Ведь я сейчас как-никак, а тоже начальник. Придурок…

— Ладно, пойду я, спасибо за чай, — поднялся Фролов. — Рад, что познакомились. Ты вот что, когда вдвоем опять будем, зови меня просто Володей, ну, и понятно, что «выкать» мне тоже не надо.

И уже подойдя к двери, обернулся и спросил:

— Ты на фронте-то был?

— Был, но только быстро ранили, потом долго в госпитале лежал.

— Тем более, — сказал Фролов.

Алексеев хотел спросить почему «тем более», но не успел. Фролов уже ушел.

К вечеру этого же дня в штабе у генерала Бурдакова собрались все руководители строительства. Один за другим они подходили к трибуне и произносили траурные речи. О рабочих проблемах никто не говорил. А вот о том, что смерть любимого вождя сделает нас еще более упорными и целеустремленными, говорили много. Сам же Бурдаков в своей речи назвал несколько фамилий, на кого следует равняться остальным, и среди них Фролов услышал фамилию Гладких. И первое, о чем тут же подумал, что ведь и его тоже могут позвать к трибуне. Если бы это произошло, он понятия не имел, какие бы там произнес слова. Заранее цепенел от стыда. Однако обошлось.

Домой пришел поздно. Очень удивился, когда на кухне рядом с Галей увидел Павлушу, который обычно в это время уже спал.

— Почему не спим? — глядя на сына, спросил Фролов.

— Он тебя ждет, — стараясь быть серьезной, сказала Галя. — У него к тебе есть один очень серьезный разговор. Вчера ты сказку о колобке рассказывал, так он потом, оказывается, долго не мог заснуть. У него есть вопрос, почему раньше все сказки хорошо кончались, а эта так плохо?

— Да для кого плохо-то, для Колобка, что ли? Так ведь он… — начал было говорить Фролов, но увидев, что глаза сына наполняются слезами, замолчал.

— …Был живой, а после лисы его совсем не стало, — закончил его фразу Павлуша и тут же заплакал.

— Вот видишь, оказывается, надо думать, — назидательно заметила Галя, — какие сказки можно ребенку рассказывать, а какие еще нельзя.

— Я не ребенок, мне просто Колобка жалко стало.

— Ну, Павел Владимирович, раз у нас с тобой получилось такое недоразумение, тогда слушай, какие по-настоящему у тех зверей с Колобком дела-то были. Какая уж там сказка! Помнишь, что Колобок Медведю говорил? И от тебя Медведь тоже уйду. Правда, ушел он тогда. Но только не так легко, как в той сказке написано. Почему? Да потому, что Медведи лучше всех бегают, но только не с горок …если по ним недавно дождь пробежал. Колобок-то с горки легко скатился, а Медведь два раза падал. И оба раза на свою тяжелую голову. Короче, ушел от него Колобок и чуть живой от страха вбежал в кузню к своему деду. Тому самому. Это его бабка Колобок замесила.

А дед тот был большим мастером не только по кузнечному, но и по волшебному делу тоже. А каким еще мог быть дед, у которого бабка такие Колобки месила? Как узнал дед про приключение Колобка с Медведем, от которого тот еле ноги унес, то мгновенно придумал такую для него защиту, что надкусить его не смогут не только звери, но даже и люди.

Взял дед бумагу и стал на ней невидимым карандашом какие-то крючочки и точки ставить. А потом по этой бумажке и сковал для Колобка невидимые ручки, ножки, кармашек и прищепку. Прищепка эта была волшебной. Ее дед в кармашек положил. Для Колобка она и становилось его главной защитой. А теперь слушай настоящую историю его отношений с Лисой. А про то, что я тебе вчера рассказывал, забудь.

Вот выходит Колобок из кузни, а навстречу ему Лиса, и тут же: «Колобок, Колобок, я тебя съем». Ну, пропел ей Колобок свою хорошо известную тебе песенку. От кого он уже ушел, и что от Лисы тоже уйдет. А Лиса ему: «Ой, ой, совсем я глухая стала, ни одного слова не слышу. Сел бы ты мне на язычок, с язычка-то я каждое твое слово разберу». И высунула язычок. На свою беду. Потому что Колобок своей прищепкой язык-то ее и прищемил! Ой, как Лиса тут завертелась, как за сердце схватилась: «Ах, что это на языке-то у меня? Ни самой не поесть, ни семью прокормить». И горько-горько заплакала. «Инвалидом, Колобок, ты меня сделал. Пожалей меня, не меня, так деток моих».

И пожалел Колобок Лису. Не стал от нее убегать. Немедленно, говорит, дай слово, что ты нас, Колобков, больше есть не будешь. — Даю, даю, — вся в слезах закричала Лиса, — нет у меня на вас, Колобков, больше никакого аппетита. Лисятами клянусь.

А как это твердое слово дала, так тут же осторожно и спросила:

— А ты что, Колобок, и вправду знаешь, как арест с языка снять?

— Сам не знаю, но дед мой точно знает, — честно ответил Колобок. — Пошли к нему.

— И вот смотри ты, Павел Владимирович, сколько лет с тех пор прошло, а ведь Лисы с Колобками как тогда подружились, так и теперь все еще дружат.

Отца Павлуша слушал со счастливыми глазами, много смеялся, в ладоши хлопал, а когда новая сказка к концу подошла, сказал:

— А теперь я спать пойду, мне за две ночи выспаться надо.

Галя его проводила в детскую, откуда вскоре вернулась и сказала:

— Это удивительно, он как лег, так тут же и уснул. И ты меня тоже