Простая милость - Уильям Кент Крюгер

— И ты поверил?

Отец поскреб вилкой по тарелке, собирая остатки.

— Не знаю, Рут, может ли Бог дотянуться до каждого человека. Или просто я не знаю, как приблизить каждого человека к Богу. Тревис блуждает в потемках, я беспокоюсь о нем и его семье. Не знаю, что могу сделать, кроме, как молиться за них.

Зашумела вода, звякнули вилка и тарелка — мать поставила их в раковину. Снова наступила тишина, и я представил себе, как мать повернулась к отцу, который еще сидел за столом. Последнее, что я слышал той ночью, был ее тихий голос, произнесший:

— Спасибо тебе, Натан. Спасибо, что попытался.

7

В понедельник у отца был официальный выходной. После завтрака он обычно совершал так называемый моцион — прогуливался от Равнин до дома Эмиля Брандта. У Брандта была сестра Лиза, которая давно сдружилась с Джейком, поэтому брат часто сопровождал папу. В тот понедельник я напросился с ними, поскольку все еще был связан отцовским запретом выходить со двора без его разрешения. Это было для меня все равно, что выйти на прогулку из тюрьмы. Ариэль отправилась с нами, но она в любом случае часто бывала дома у Эмиля Брандта, не только занимаясь под его руководством игрой на фортепиано и композицией, но и работая над его мемуарами, которые он надиктовывал уже больше года.

Хотя Эмиль и Лиза Брандты были членами королевского семейства Брандтов — они приходились братом и сестрой Акселю Брандту, а значит, дядей и теткой Карлу — жили они в своеобразном изгнании на прекрасно обустроенной ферме прямо над рекой, на южной окраине Нью-Бремена. Они были Брандтами по имени и состоянию, однако отличались от всех остальных. Эмиль был пианистом-виртуозом и замечательным композитором, и в молодости вращался среди знаменитостей. После того, как он сделал предложение моей матери, а потом покинул ее, он отправился учиться музыке в Нью-Йорк и сблизился с Аароном Коплендом. Копленд только что возвратился из Голливуда, где с большим успехом работал над музыкой к экранизации романа Стейнбека «О мышах и людях». Композитор предложил бедствовавшему Эмилю попытать счастья на Западном Побережье, и юноша последовал его совету. Ему повезло: он быстро нашел работу в киноиндустрии и сделался своим человеком в голливудском сообществе. Он познакомился со Скоттом Фицджеральдом, доживавшим последние годы почти в полной безвестности, с сестрами Эндрюс, которые оказались родом из Миннесоты, и с Джуди Гарленд, урожденной Фрэнсис Гамм, тоже из Миннесоты. Пока война не прервала его пиршеств со звездами, перед молодым музыкантом открывалось две дороги: одна вела к роскошной жизни и блестящей карьере кинокомпозитора, другая же влекла обратно, в края, из которых он был родом, к музыке, глубоко уходившей корнями в эту землю и овеянной тамошними ветрами. Все это Ариэль узнала, набирая мемуары под его диктовку, а потом рассказала мне.

Иная история была у Лизы Брандт. Она родилась десятью годами позже Эмиля, и от рождения была глухой и трудновоспитуемой. Когда она была девочкой, Брандты говорили о ней угрюмо и неохотно, если говорили вообще. В школу она не ходила, а получала образование у частных преподавателей, живших в доме Брандтов. Она была подвержена унынию и приступам ярости. Казалось, один Эмиль умел сносить ее выходки. Она его обожала. Когда Эмиль вернулся со Второй мировой войны, слепой, изувеченный, хотевший одного — вкушать свою скорбь в уединении, его семья приобрела для него старую ферму на окраине города и полностью ее перестроила. В товарищи ему дали Лизу, тогда еще подростка, у которой, по мнению родных, не было никакого будущего. Обоим ущербным Брандтам этот союз послужил на пользу. Лиза опекала брата, а брат давал Лизе возможность почувствовать себя нужной и уверенной в себе — на все предстоявшие ей годы глухоты и одиночества.

Все это мне тоже рассказала Ариэль, но важность услышанного я осознал еще нескоро.

Когда мы подошли к белой деревянной изгороди, Лиза Брандт в грязных перчатках работала в огороде, взрыхляя землю острым лезвием тяпки. Эмиль Брандт сидел на веранде в плетеном кресле, рядом стоял белый плетеный столик с шахматной доской и расставленными для игры фигурами и еще одно кресло.

— Выпьешь кофе, Натан? — крикнул Брандт отцу, когда мы вошли в калитку.

Он знал, что мы придем, кроме того он, вероятно, слышал скрип петель, но ему нравилось создавать впечатление, будто он каким-то образом нас видит, хотя Эмиль Брандт был слепой, как столб в изгороди. Когда мы ступили на дорожку, он улыбнулся и сказал:

— С тобой Ариэль и два хулигана, которых ты зовешь своими сыновьями?

Откуда он узнал, кто именно сопровождает отца, осталось для меня тайной, но отец называл Брандта одним из умнейших людей, которых он знал. Лиза прекратила работу и встала над грядкой, наблюдая за нашим вторжением, высокая, прямая и неподвижная, будто огородное пугало. Джейк сразу подбежал к ней, и они начали изъясняться знаками и жестами. Джейк направился вместе с ней в сарай, вышел оттуда с садовыми граблями и неотступно следовал за ней, когда она возобновила работу в огороде.

Отец поднялся на веранду и сказал:

— Кофе выпью, Эмиль.

— Ариэль, сваришь? — спросил слепой. — Ты знаешь, где все лежит. А себе возьми, что сама хочешь. Магнитофон я оставил на столе, и там же бумага для печатной машинки.

— Хорошо, — сказала Ариэль и вошла внутрь — как мне показалось, уверенно, будто к себе домой.

Я сел на пороге. Мой отец занял второе плетеное кресло и спросил:

— Как продвигаются мемуары?

— Слова отличаются от нот, Натан. Их чертовски трудно подбирать, и я не уверен, что у меня это получается. Однако я приятно провожу время за работой.

У Эмиля и Лизы Брандтов был один из красивейших приусадебных участков во всем Нью-Бремене. Вдоль изгороди Лиза посадила кусты буддлей, на которых целое лето распускались красно-желтые соцветия. Тут и там на лужайке она устроила из цветов островки, обложенные красным кирпичом и поражавшие многообразием оттенков и форм. Ее огород занимал пространство размером всего лишь с фундамент нашего дома, но к концу каждого лета на нем в изобилии, поражающем воображение, вырастали помидоры, капуста, морковка, сладкая кукуруза, патиссоны и