Маленькое одолжение. Продажная шкура - Джим Батчер

Стоило ей войти, и я повернулся посмотреть – точно так же, как и все остальные в зале.

Разумеется, она была в белом. В белом платье нехитрого покроя из переливающейся шелковистой ткани, дюймов на пять выше колен. Роста не меньше шести футов – возможно, за счет полупрозрачных туфель на шпильках. Бледная, безукоризненно гладкая кожа, темные волосы, меняющие оттенок в зависимости от пульсировавшего освещения дискотеки. Даже застывшее на лице капризно-надменное выражение не портило ее безупречной красоты, а тело вполне могло служить моделью для зазывающего плаката.

С грацией скучающего хищника спустилась она в зал, пересекла его и начала подниматься по лестницам. Каждый ее шаг сопровождался такими движениями бедер и плеч, что по сравнению с ними скачки вспотевших танцоров казались жалкой самодеятельностью. Да и чувственности в ней было побольше, чем у обезумевших любовников.

У подножия нижнего пролета лестницы она задержалась около молодого мужчины в кожаных штанах и обрывках футболки – похоже, ее растерзали на клочки восторженные поклонницы. Без колебаний она прижала его всем телом к перилам, медленно обвила руками и поцеловала.

Поцелуй, не более. Правда, молодому человеку этого никто не объяснил. По его реакции я мог бы предположить, что она овладела им всем без остатка. Несколько мгновений их губы не отрывались друг от друга, а языки с ожесточением сплетались и расплетались. А потом она отвернулась, так же грациозно, и стала подниматься по лестнице – медленно, так, чтобы каждое движение ее мышц под гладкой кожей запечатлелось в глазах завороженных зрителей.

Молодой человек просто осел на пол, слабо трепыхаясь и закрыв глаза. Подозреваю, он даже не заметил, что она от него оторвалась.

Все до единого в зале смотрели на нее, и она это понимала.

Это не сопровождалось ничем из ряда вон выходящим. Я не могу сказать, что все разом, в едином порыве оглянулись. Все обошлось без внезапно наступившей тишины или оцепенения – вещей, которые сами по себе уже достаточно напрягают.

Ее воздействие на нервы было куда страшнее.

Ужас наводил тот факт, что прикованное к ней всеобщее внимание казалось само собой разумеющимся – вроде гравитации или чего-нибудь в этом роде. Все до единого присутствующие, мужчины и женщины в равной степени, бросали на нее взгляд, прослеживали ее движение краем глаза или просто делали короткую, почти незаметную паузу в своих, эм… разговорах. Большинство даже не заметили этого. Они и не догадывались, что их уже околдовали.

Только тут до меня дошло, что я не исключение.

Мне стоило серьезных усилий закрыть глаза и напомнить себе, где я нахожусь. Я ощущал ауру суккуба прикосновением шелковистых паутинок к ресницам, чем-то возбуждающим, покалывающим, трепещущим, скользящим по ногам, а потом – через пах – сразу в мозг.

Сущая ерунда, всего лишь обещание, едва слышный шепот – но очень правильный и отчетливый шепот. Мне пришлось постараться еще сильнее, чтобы отгородить от него свои мысли, а потом разум вдруг взял свое, и весь этот дурманящий мираж застыл, растрескался и разлетелся клочьями под леденящим дуновением вполне осязаемого страха.

Когда я открыл глаза, женщина уже приближалась к нам по последней галерее. У самой лестницы она чуть задержалась, давая нам возможность полюбоваться собой: она прекрасно осознавала эффект, производимый ею на окружающих. Даже взяв себя в руки и приготовившись сопротивляться, я не мог не ощущать ее соблазнительной чувственности, буквально в голос командовавшей расслабиться и хоть немного, но обласкать ее взглядом.

На мгновение взгляд ее васильковых глаз задержался на мне, и губы медленно изогнулись в улыбку, от которой штаны мгновенно стали мне теснее на три размера.

– Кузен Томас, – промурлыкала она. – Все такой же благородный и изголодавшийся, как я вижу?

– Мэдлин, – сверкнул Томас зубами в ответной улыбке. – Все такая же невоспитанная и распутная, как я вижу?

Глаза и губы Мэдлин Рейт отреагировали на реплику моего брата по-разному. Улыбка сделалась шире и оглушительнее, как на конкурсе красоты, но глаза недобро сощурились и побелели, радужка утратила свой ярко-синий цвет. Взгляд ее переместился с Томаса на Жюстину.

– Ларина ручная смертная, – произнесла Мэдлин. – А я-то гадала, куда это ты намылилась. А ты, оказывается, в обществе старого воздыхателя и… – взгляд ее снова скользнул на меня, – врага.

– Не говорите ерунды, – ответила Жюстина. Голос ее оставался все таким же тихим, но щеки чуть порозовели, а зрачки расширились. – Я пришла поработать с бухгалтерскими счетами, я раз в неделю этим занимаюсь.

– Конечно, только на этот раз припудрилась и надушилась, – заметила Мэдлин. – И аромат выбрала самый что ни на есть возбуждающий, что делает тебе честь, душечка. Мне это представляется, – она облизнула кончиком языка верхнюю губу, – весьма любопытным.

– Мэдлин, – произнес Томас подчеркнуто спокойным тоном. – Будь добра, уходи.

– Я имею полное право здесь находиться, – мурлыкнула она.

В том, как ей удавалось сохранять голос таким потрясающе мягким и чувственным, несмотря на грохот музыки, было что-то неестественное. Она повернулась и сделала шаг или два в мою сторону, целиком сосредоточившись на мне.

Я вдруг ощутил себя сопливым подростком: чуть-чуть испуганным, изрядно возбужденным и настолько переполненным гормонами, требующими от меня всяких невообразимых вещей, что мне с трудом удавалось даже сфокусировать взгляд.

Она остановилась от меня на расстоянии вытянутой руки.

– Не обращайте внимания на ужасные манеры моего кузена. Печально известный Гарри Дрезден не нуждается в представлении. – Она