И пожнут бурю - Дмитрий Кольцов

– Так по вашему же циркуляру все формулировки и пишем, мой господин, – подняв плечи, сказал Буайяр.

– Ну хорошо, хорошо… – Сеньер взял стакан, стоявший на прикроватной тумбочке, и отпил немного воды, чтобы смочить горло, сильно сухое и с постоянным першением, – с мэром пускай Анри встретится, тебе не до него будет – ты будешь, как и всегда, вести в Большом шапито основную программу.

Буайяр возмутился:

– Но…мой господин, Анри не пристало градоначальника встречать. Позвольте сегодня мне один раз отстраниться от обязанностей шпрехшталмейстера и самому заняться этим делом. На манеже меня заменит Клод, он очень способный малый, не подведет!

Буайяр, сказав эти слова, рисковал обрушить на себя неистовый гнев Хозяина, однако, вопреки его ожиданиям, ничего подобного не последовало. Пьер Сеньер лишь скрыл малозаметную улыбку, что держалась у него на лице несколько минут.

– Мишель, тебе идет восьмой десяток лет, у тебя опыта общения с высокими людьми столько, что порой мне кажется, что ты директор цирка, а не я. Не уклоняйся от своей работы ради того, чтобы потешить старческое самолюбие и унизить Фельона. Можешь не притворяться и не скрываться за ширмой соблюдения порядочности, мне известно о вашем давнем конфликте. Я не позволю здесь разгореться вражде между вами. Мэром займется Анри, тебе понятно?

Буайяр тихо ответил:

– Как будет угодно, мой господин.

– Вот и чудесно. Однако, я вижу, что ты не только за этим пришел. Что за бумаги у тебя в руке?

Буайяр побелел от страха, лоб покрылся потом. Он взял эти документы с собой и при этом надеялся, что Хозяин не обратит на них внимания. Но заговорить на эту тему было необходимо, потому как она отравляла жизнь не только непосредственному лицу, о котором шла речь в тех самых документах, но и людям, к этому лицу бывшим близкими друзьями и знакомыми. Буайяр почувствовал, как дрожат его губы. Увидел, как Хозяин, с присущей ему готической мрачнотой, пробивал глазами дырку между его бровями, словно пытался забраться в мозг. Пришлось говорить.

– Мой господин, не буду лукавить и начну прямо по сути данного вопроса, – сказал старик, не отводя взгляда, – популярность Омара бен Али затмила все возможные наши предположения – он всего за сутки стал кумиром всего Дижона, а также близлежащих окрестностей. Совершенно очевидно, что к середине марта его слава дойдет до Парижа, а если все сложится благополучно, и до самого Императора. Сказать я этим вот что хочу – пора бы бен Али свободу дать, мой господин. Он этого заслужил, моя позиция тверда.

Сеньер молча отвернулся и стал смотреть по сторонам. Ему не хотелось давать Омару статус свободного человека, потому что его положение раба давало возможность его контролировать. А контроль для Сеньера был выше любых прибылей.

– Если общественность прознает о том, что их кумир – невольный человек – они поднимут шум такой величины, что разразится скандал общеевропейского масштаба! – твердо произнес Буайяр, – потому необходимо даровать ему свободу именно сейчас и никак позже! Мой господин, прошу вас. Это ради блага всего нашего цирка.

Сеньер резко повернул голову в сторону шпрехшталмейстера и грозно промолвил:

– Ежели мы каждому успешному рабу нашему будем давать свободу, то ничего путного из этого не выйдет. Однако ты прав, как бы не было тяжело это признавать. Передай бумаги Жану, я их просмотрю сегодня. Скажи еще Фельону, чтобы ни слова про статус бен Али не говорил мэру!

– А Фельону ведомо об этом деле? – удивленно спросил Буайяр.

– Ведомо. Не волнуйся об этом, он посвящен во все дела, в которые посвящен ты, Мишель.

Сеньер замолк, но спустя пару секунд досказал:

– Ты можешь идти. Мне кажется, доктор уже пребывает в нетерпении от желания испытать на мне свое очередное лекарство.

Буайяр поклонился попятился к выходу. По пути он отдал документы, связанные с Омаром, Ларошу и сказал ему, чтобы тот тщательнее наблюдал за Хозяином и не оставлял его одного надолго. На это Ларош лишь надменно качнул головой.

Старик едва не столкнулся на выходе с Марин, которая собиралась зайти внутрь шатра.

– Мадемуазель Марин, какая встреча, доброго утра.

– И вам того же, месье Буайяр, – рассеянно произнесла Марин и прошла в шатер.

Буайяр проводил ее взглядом, после чего покачал головой и направился к себе. Необходимо было встретиться с Фельоном, дабы перераспределить обязанности согласно поручению Хозяина. Марин же, оказавшись внутри шатра, первым делом обратила на себя внимание Лароша. Он аккуратно приблизился к ней и поинтересовался о цели ее визита.

– Я хочу повидаться с отцом, Жан, – уверенно произнесла Марин и таким же, практически сеньеровским взглядом посмотрела на секретаря Хозяина.

Ларошу ничего не оставалось, кроме как пропустить ее. Лакеи Хозяина и вовсе не осмеливались подходить к ней, потому как им был еще несколько лет назад издан указ, запрещавший лакеям и охранникам препятствовать передвижению членов его семьи. Марин прошла в покои Хозяина и увидела, как он принимал микстуру, приготовленную доктором Скоттом. Сам Скотт стоял в углу этой части шатра и наблюдал, делая какие-то пометки в своем журнале. Увидав Марин, он отложил журнал и, не забыв поклониться, ушел в ту же комнату, в которой находился в момент визита Буайяра. Сеньер же продолжал потреблять назначенную микстуру, словно не замечая дочь. А может, он и вправду ее не видел. Глаза у него в последнее время видеть стали заметно хуже, если речь заходила о боковом зрении; только прямой строгий взгляд у него оставался пронзительным и абсолютным, позволял увидеть все, что требовалось и даже сверх того. Тем не менее, закончив прием лекарства, он повернулся и увидел перед собой дочь, которая взяла стоявший рядом стульчик и сидела напротив отца. Поначалу в покоях царило не то, чтобы неловкое, но все же очень тяжелое на переносимость молчание, сравнимое только с тем молчанием, что часто наблюдается на кладбище в период между очередными похоронами. Затем Сеньер подозвал Лароша и сказал ему позвать комиссара Обье для некоторой беседы. Ларош удалился. После этого Марин, рассчитывавшая на то, что отец ее проявит себя кавалером и первым начнет разговор, не удержалась и заговорила:

– Отец, выслушай меня, я хочу с тобой поговорить!

Сеньеру ужасно не хотелось сейчас прогонять дочь, потому как не имелось сил и желания причинять ей боль, хотя он был на это способен безо всяких впоследствии угрызений совести, которая, вероятно, у него и в вовсе отсутствовала. А потому он решил сначала послушать, что же скажет