И пожнут бурю - Дмитрий Кольцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И что же делать? – внезапно спросил Руперт, – у тебя возможность повлиять на общество есть, у меня же ее нет. Что мне делать?
– Самое главное – не впадать в гнев, поскольку это страшный грех, – отвечала Марин, – помни, что нас всех хранит Господь. Поверь мне, обязательно наступит день, когда все вы, что зоветесь уродцами, покинете эти жуткие клетки и обретете свободу!
Руперт грустно улыбнулся. Он поблагодарил Марин за поддержку и пообещал ей, что впредь нервничать не будет, а также станет хорошо питаться. Марин же не успела пройти еще к троим уродцам, поскольку ее позвал к себе Лабушер. Не без сожаления, она прошла к нему в шатер. От него она узнала, что «квартал» через несколько минут откроется, равно как и весь цирк. Марин приняла решение сегодня весь день провести с уродцами, чем вызвала одобрительный возглас со стороны Жеронима.
В Большом шапито к тому времени собрались все артисты, которым надлежало сегодня выступать на главном манеже. В их числе впервые оказался Омар, чему был несказанно рад. Для своего первого публичного выступления он надел костюм, специально сшитый по его заказу главным цирковым портным. Он своим видом напоминал одеяние османского воина позапрошлого столетия. Состоял он из черных кожаных брюк, такой же куртки, легкой накидки, вероятно, чисто декоративной, а также черных сапог. Наиболее заметными деталями были аксессуары, надетые Омаром. Превосходный позолоченный пояс и небольшой тюрбан с закрепленным в нем искусственном камнем придавали бен Али вид не простого воина, а настоящего бея, прибывшего из своих владений с целью удивить весь мир. И вправду, Омар собирался удивить весь мир. Прямо перед открытием цирка он уговорил шпрехшталмейстера включить в программу его номера трюк с глотанием шпаги верхом на коне. Скрипя зубами, Буайяр согласился. Стоя за кулисами, Омар обдумывал, как будет сидеть на лошади, с какой скоростью будет скакать, в какой момент начнет глотать. В этот момент к нему подошел Альфонс, явно чем-то озабоченный. В руке он что-то перебирал. Сегодня он не выступал, попросил отдыха. Впрочем, отдыха он попросил на весь период пребывания в Дижоне, перейдя на работу только тренера своих племянников.
– Что случилось, Альфонс – поинтересовался Омар, заметив подошедшего друга, – ты чем-то опечален?
Лорнау-младший ухмыльнулся.
– Нет, что ты, мой друг, – сказал Альфонс и подошел ближе, – напротив, я рад, что ты сегодня, наконец, будешь иметь возможность показать себя людям и заявить о себе, как о великом артисте. Я пришел к тебе, однако, с другой целью.
Он раскрыл ладонь, в которой оказался большой золотой перстень с изумрудом, отливавшимся при попадании лучиков света. Бен Али был удивлен, Альфонс же быстрым движением схватил руку Омара и положил ему на ладонь этот перстень.
– Альфонс, ты что… – недоумевающе произнес Омар, – зачем ты мне его отдаешь?
Альфонс вмиг стал очень серьезным, словно оказался на суде. Он зажал ладонь друга в кулак, заставив его держать перстень внутри него.
– Прими его, Омар, без раздумий прими, – строго сказал Альфонс, – перстень этот не мой, он Густаву принадлежал. Перед смертью он меня вызвал, за день до его ухода это было, и повелел, чтобы перстень этот достался тебе, Омар. Я очень долго хранил его, ожидания наиболее подходящего момента. Момент настал сегодня, сейчас. Не смей его не носить. Носи его всегда, помни о моем брате!
Альфонс, то ли от волнения, то ли от искренности, поцеловал Омара прямо в губы, после чего наблюдал, пока тот наденет перстень на палец. Бен Али выбрал безымянный левой руки. По правилу, на этот палец член общины правоверных мужского пола обязан был надеть перстень, неважно какого вида, с камнем или без, золотой или медный. Главное было в том, чтобы в перстне содержалась частица души его владельца, заложенная туда молитвами и уходом. Омар доселе не носил перстней вовсе, поскольку воину такое удовольствие не дозволено было иметь в силу рода занятий. Перстень попросту мешал бы во время сражений. Теперь же, когда воевать не приходилось, бен Али, во исполнение воли усопшего друга, а также ради повышения своего статуса среди циркачей, согласился носить этот перстень. Альфонс был крайне этому рад. Он избавился от тяжелого груза хранения очередной дорогой вещицы старшего брата, вкупе с этим, равно как и Омар, исполнил волю Густава. Обняв Омара и пожелав ему удачи, Альфонс покинул Большое шапито, чтобы посмотреть на выступление сына, которому обещал присутствовать в Малом шапито.
Как только Лорнау-младший отошел от Омара, его место быстро занял Анри Фельон, захотевший поглядеть на большое представление. С Омаром он был знаком очень поверхностно, однако имел свое мнение на его счет и искренне хотел подружиться.
– Месье бен Али, позвольте вас поздравить с выходом на большую сцену! – сказал Фельон и похлопал Омара по плечу.
– Рано еще поздравлять, месье Фельон, – сказал Омар, – мой дебют пока не состоялся.
– В таком случае, я хочу пожелать вас удачи! Меня не покидает ощущение, что вам уготована великая судьба замечательного артиста!
– Благодарю вас, месье.
За кулисы из кладового помещения вышел Мишель Буайяр. Он пришел в Большое шапито на несколько минут раньше Омара, и не увидел, что за кулисами стоял и Фельон. Ах да, чуть не забыл. На время своей болезни Хозяин поручил Фельону работать вместе с Буайяром в качестве его заместителя, с сохранением должности главного дрессировщика. Весть об этом сильно разозлила шпрехшталмейстера, потому как он не хотел ничего общего иметь с Фельоном, и вот, они сейчас вынуждены работать дуэтом. Фактическое руководство цирком осталось на Буайяре, а Фельону были поручены казначейские дела и работа с «кварталами», а точнее – слежка за тем, чтобы в них все было хорошо.
Увидев Фельона за кулисами, да и к тому же в парадном костюме, украшенном брошью, булавкой (разумеется, золотыми), в начищенных до ослепительного блеска туфлях, с ухоженной бородой, Буайяр пришел в негодование.
– Ты что здесь делаешь, Анри? – горделиво подняв
