И пожнут бурю - Дмитрий Кольцов

проводил свою заключительную тренировку перед дебютным выступлением на манеже. Волнение, что сопровождало его долгое время, сейчас полностью прошло, осталась только уверенность в себе. Ножами и шпагами он владел на уровне, на который раньше и не рассчитывал никогда подняться. Однако, если еще две недели назад он был уверен, что первое время будет выступать с номерами в одном из «кварталов», потому что, как выразился Буайяр, необходимо было проверить, как отреагирует публика на его необычные трюки, то теперь бен Али знал, что будет выступать на манеже Большого шапито. Все изменилось в тот момент, когда на Сеньера снизошло какое-то непонятное озарение, и он решил рискнуть и поставил выступление Омара в середину программы именно Большого шапито. Чем же на самом деле было вызвано такое решение Хозяина? Вероятно, как раз тем, что он поверил в способности непокорного араба, который, если вы забыли, до сих пор приходился настоящим рабом Сеньеру. Верила в его способности и Марин. Вполне возможно, что она верила в Омара даже сильнее, чем он сам в себя верил. Такая поддержка, тем не менее, очень нужна была бен Али, потому как он очень скоро мог растерять талант, если бы не имел мотивации со стороны. И хоть он привык рассчитывать на себя одного, ему было очень приятно чувствовать себя не одиноким.

В тот момент, когда Марин зашла в шатер, Омар активно упражнялся с ножами, выбирая несколько наиболее точных, быстрых и острых. У него была своя методика определения качества ножей, которой он ни с кем не делился. Марин решила не мешать ему и присела на стул, что стоял в уголке. Омар, обладавший превосходным слухом, конечно же понял, кто к нему пришел, и сразу прекратил тренировку, чтобы не заставлять Марин долго ждать.

– Ты сегодня достаточно рано проснулась, – подметил бен Али, – что же заставило тебя намного раньше обычного подняться?

– Желание увидеть твой триумф пересилило сон, – ответила Марин, – и вот я здесь.

– Мне не боязно, однако что-то внутри меня говорит: «Будь очень осторожен», – произнес Омар и сел на кровать, – стоило ли Хозяину меня сразу в Большое шапито посылать? Я не страшусь большой публики, но никто не может быть уверен в этой самой публике, поскольку кто знает, что за люди придут поглазеть на меня. Нельзя же отвергать вероятности, что кто-нибудь да захочет чем-нибудь броситься в меня, верно? А если этот орех, или еще какой предмет пролезет сквозь сетку и в меня попадет? Я же тогда не смогу нормально выполнять трюки.

Марин подсела к Омару.

– И ты говоришь, что не боишься? – с интересом подметила она, – так ведь даже лучше. Пускай подобные сомнения разгонят кровь в твоих жилах, и ты станешь еще сильнее! Я никогда не поверю, что ты можешь испугаться каких-то зевак! И раз отвергаешь свои страхи, так не противоречь сам себе же, будь спокоен!

Марин по-дружески похлопала Омара по спине. На самом-то деле им обоим было понятно, что совсем не дружеские чувства они испытывали друг к другу. Ох, если бы это была ненависть! Если бы! Но это была любовь. Чувства страшнее и опаснее представить невозможно. Каждый из них, и Омар, и Марин, осознавал, что любит другого. Но сил признаться не было ни у кого. Мешал им то ли страх, то ли нечто им одним известное препятствовало их искренности, казалось, и они сами не понимали. Как бы то ни было, уже очень долгое время пылали их души, сердца разрывались, они не могли представить себе дня и часа без возможности друг друга видеть и слышать, но с невероятным мастерством прятали истинные чувства под маской очень крепкой дружбы, стараясь самим в эту игру верить. Никто и не догадывался о такой сильной любви между ними. Единственным человеком, которому что-то подобное пыталась рассказать Марин, была Клэр. Но она была девушкой очень серьезной, и дала обещание подруге навсегда сохранить этот секрет в тайне. Омар же, по своей природе личное всегда держащий взаперти своей души, никому так и не поведал о том, что на самом деле испытывает к Марин. Так и продолжалось до сих пор. И, вероятней всего, так продолжаться будет и впредь.

Еще несколько минут поболтав с Омаром о предстоящем насыщенном дне, Марин сказала, что ей необходимо пройти в «квартал» уродов, чтобы подбодрить их перед выступлениями. Уходя, она отправила бен Али воздушный поцелуй, и быстро убежала. Вы не ошиблись, прочитав про уродцев. Сегодня их «квартал» открывался для публики. Это событие очень сильно вредило психическому здоровью уродцев, потому Марин вызвалась для того, чтобы помогать им и поддерживать.

В это самое время к Мишелю Буайяру с важным донесением пришел Жан Ларош. Шпрехшталмейстер в это время примерял новый костюм, сшитый из лучших тканей цирковыми портными. О прибытии Лароша ему сообщил Клод. Когда Буайяр вышел из гардеробной части своего шатра, Ларош стоял около небольшого шкафчика и разглядывал стеклянные бутылки, наполненные алкоголем совершенно всякого качества. Поздоровавшись кивком головы, Буайяр сел за стол и позвал секретаря Хозяина к себе.

– Я слушаю тебя, Жан, – сказал Буайяр, – как мне донесли, у тебя есть важное донесение для меня. Я весь внимание.

Ларош подошел к столу и очень деликатно, будто боясь, что будет услышан, произнес:

– К сожалению, Хозяин неважно себя чувствует. Он заболел.

Буайяр вытаращил глаза.

– Насколько вам известно, – продолжал Ларош, – Хозяин должен был сегодня открывать Большое шапито. Однако, принимая во внимание сложившееся обстоятельство, он объявил, что сегодня эта честь выпадет вам, месье Буайяр. Как цирковой шпрехшталмейстер, вы не только будете вести концертную часть, но также и выступите от имени всего цирка, как его полноправный, хоть и временный руководитель.

– То есть? – недоверчиво спросил Буайяр.

– Вам на два дня передаются обязанности директора цирка, – отчеканил Ларош и резко опустил голову.

Буайяр вздохнул и вышел из-за стола. Он подошел к Ларошу и вместе с ним вышел на улицу. Погода в этот день будто и не просыпалась ото сна, в который погрузилась днем ранее. Не то, чтобы было очень темно, нет. Солнце то и дело выглядывало из-за серых облаков, стараясь осветить своим ярким светом землю «Парадиза». Ветерок слегка подувал, еще прохладный, ранневесенний. Дороги внутри цирка, по обыкновению сильно напоминавшие парижские или лондонские, потому как во всех этих местах дороги были ужасно грязные, рабочие изо всех сил старались сделать как можно чище, приятнее на вид, равно как и приятнее для поступи. Время близилось к одиннадцати часам, и роса давно уже иссохла на