Воспоминания самоубийцы. Надиктовано Духом Камило Кастело Бранко - Ивона Ду Амарал Перейра
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я смирился под влиянием этого сильного разума, мысленно призывая материнскую помощь Марии из Назарета, которую я научился почитать с тех пор, как поступил в этот милосердный Институт, помня, что мы находимся под её любящей опекой.
Затем, приведя свою волю в гармонию с волей наставников и техников, которые руководили мной, я не могу точно описать, что произошло со мной. Я увидел, как Эпаминондас и его помощники приближаются и окружают меня странными потоками света. Обморок затуманил мой мозг, как будто из священных сил моего "я" исходили исключительные отголоски, извлекая из хранилищ души, чтобы оживить во мне, всю длинную серию планетарных жизней, которые я прожил, обладая ответственностью и свободной волей.
За земными драмами следовали также периоды пребывания в Невидимом между реинкарнациями, поскольку эти этапы неотделимы от последствий, вызванных действиями, совершёнными в земном плане. У меня было необычайное впечатление, что я стою перед собственным "я" — или своим двойником, если можно так выразиться, — как будто перед зеркалом я начал видеть, что в моей собственной памяти происходило ужасающее возрождение. Неотразимое слово наставника властно отозвалось внутри моего духа, успокоенного волей к повиновению, и проникло во все уголки моего сознания, подобно волнам, перепрыгивающим через дамбы и устремляющимся в неудержимом порыве, затопляя беззащитный регион:
— Я приказываю тебе, душа, созданная для славы избрания в Божественном Лоне: "Вернись к отправной точке и изучи в книге, которую ты носишь внутри себя, уроки, которые дают опыт. И сама с собой научись исполнению долга и уважению к Закону того, кто тебя создал. Начерти затем сама программы искупления и созидания, которые тебе подходят, чтобы самой себе ты была обязана славой, которую должна построить, чтобы совершить искупительный полёт к вечному лону, откуда ты вышла…"
Медленно я почувствовал, как меня охватывает странное оцепенение, словно всё вокруг меня кружится в головокружительном темпе… Густые тени, подобные угрожающим облакам, окружали мой лоб… Мысли унеслись прочь от амфитеатра, от Города Надежды, от Исправительной Колонии… Я больше не различал Эпаминондаса, даже не знал его, и не помнил своих товарищей по несчастью… Но я не спал! Я оставался в сознании и рассуждал, размышлял, думал, действовал, что указывает на то, что я находился в полном владении собой… хотя и отступал по шкале воспоминаний, накопленных за века… Итак, я потерял память о настоящем и погрузил своё сознание в прошлое…
И тогда я почувствовал себя живущим в тридцать третьем году христианской эры. Я не просто вспоминал — я действительно жил в той эпохе, находился в ней так, как это было на самом деле.
Древний священный город иудеев — Иерусалим — лихорадочно бурлил в то теплое и солнечное утро. Я был охвачен сатанинской радостью, слоняясь по улицам, заполненным чужеземцами, устраивая беспорядки, плетя интриги и распространяя тревожные слухи, поскольку это был великий день Голгофы, и было известно, что некий революционер по имени Иисус из Назарета был приговорен властями Цезаря к смерти на кресте вместе с двумя другими преступниками.
Я поспешил к Претории, зная, что оттуда поведут на казнь осужденного, которого так проклинали иудеи. Я был жалким, нищим и злым человеком. Я был должен многим иерусалимским иудеям. Питался объедками с их столов и одевался в отданное ими тряпье. Перед Преторией я неистово приветствовал косматую и неуклюжую фигуру Вараввы, в то время как при последней попытке Прокуратора освободить Назарейского плотника я с демоническим неистовством требовал его казни, поскольку находил удовольствие в созерцании трагедий и упивался чужой кровью, любил наблюдать, как несчастья поражают беззащитных и невинных, которых я презирал, считая их малодушными…
И когда я увидел того изящного юношу, столь прекрасного и скромного, терпеливо поднимающегося по каменистому склону под палящим солнцем с тяжелым крестом на плечах, подгоняемого ударами грубых римских солдат, недовольных необходимостью совершать такой трудный подъем в полуденный зной, — это было зрелище, которое тешило злобу моего характера и которое я ни в коем случае не мог пропустить…
Однако, вновь увидев себя в том прошлом, то же самое сознание, сохранившее это событие, отвергло его, яростно обвиняя себя. Пот ужаса и агонии покрыл мой лоб, измученный угрызениями совести, и я закричал как безумный, чувствуя, как мой крик эхом отдается во всех уголках моего духа:
— О! Иисус Назарянин! Мой Спаситель и Учитель! Это был не я, Господи! Я был безумен! Я больше не вижу себя Твоим врагом! Прости! Прости! Иисус!..
Слезы жгли мою душу, и я попытался отогнать горькое воспоминание о прошлом. Но бдительный просвещенный наставник тут же воскликнул, заботясь о прогрессе своего ученика:
— Вперед, душа, божественное творение! Продолжай без уныния, ибо из этого чтения самого себя ты должен выйти обращенным на служение тому Учителю, которого вчера побивал камнями…
Я не мог избежать вибрационного импульса, который бросал меня в исследование того далекого прошлого, поскольку там были Эпаминондас и его помощники, чьи воли милостиво объединились в мою пользу; и я продолжил тогда это угнетающее воспоминание:
Внезапно я оказался перед Преторием во враждебном настроении. Не было такого оскорбления, которого бы мой предательский язык не произнес против Назарянина. Яростный в своем упорстве, я сопровождал его в скорбном пути, выкрикивая грубые насмешки, и признаюсь, что только из-за охраны вокруг него я не бросал в него камни и не бил его своей рукой. Я чувствовал себя ничтожным и мелочным везде, куда меня приводили приключения. Я питал зависть и ненависть ко всему, что считал выше себя. Уродливый, косматый, низкий, искалеченный — ведь у меня не было руки, — выродившийся, амбициозный, мое сердце источало яд злобы. Я проклинал и преследовал все, что признавал красивым и благородным, осознавая свою неспособность достичь этого.
Присоединившись к большой процессии, я вмешался, чтобы потревожить подлой клеветой и гнусными насмешками его страдающую и смиренную Мать, ангела-проводника невыразимой нежности для людей, изгнанных в земные страдания, ту самую Марию, милосердную и утешающую, которая теперь принимала меня по-матерински с
