Дьюма-Ки - Стивен Кинг

Мы встретились перед плакатом: «ГАЛЕРЕЯ «СКОТТО» ПРЕДСТАВЛЯЕТ «ВЗГЛЯД С ДЬЮМЫ» – КАРТИНЫ И РИСУНКИ ЭДГАРА ФРИМАНТЛА». Я обратил внимание, что на Илзе новое бирюзовое платье, которого не видел раньше, а забранные наверх волосы открывают лебединую шею, отчего моя младшая дочь казалась на удивление взрослой. Я ощущал невероятную, сокрушающую любовь к ней и благодарность за то, что точно такую же любовь она испытывает ко мне – это было в ее глазах. Потом я обнял дочь.

Через мгновение Мелинда оказалась рядом, ее молодой человек возвышался позади нее (и над ней – словно длинный, высокий вертолет). Одной рукой я не мог обнять обеих дочерей, но у Мелинды руки были свободны: она обняла меня и поцеловала в щеку:

– Bonsoir, папа! Поздравляю!

А передо мной уже возникла Пэм, женщина, которую не так уж и давно я назвал бросающей меня сумкой. Она пришла на выставку в темно-синем брючном костюме, светло-синей шелковой блузке, с ниткой жемчуга на шее. В скромных сережках. В скромных, но из хорошей кожи туфлях на низком каблуке. Миннесота во всей красе. Пэм, несомненно, пугали все эти люди и необычная обстановка, но с ее лица все равно не сходила оптимистичная улыбка. За время нашей совместной жизни Пэм проявляла себя по-разному, но никогда не впадала в отчаяние.

– Эдгар? – нерешительно спросила она. – Мы по-прежнему друзья?

– Будь уверена. – Я легонько поцеловал ее, но обнял крепко – насколько это возможно для однорукого мужчины. Илзе держалась с одной стороны, Мелинда – с другой, прижимаясь ко мне так сильно, что болели ребра, но я не обращал на это внимания. Откуда-то издалека донеслись аплодисменты.

– Ты хорошо выглядишь, – прошептала мне на ухо Пэм. – Нет, выглядишь ты прекрасно. Я могла бы не узнать тебя на улице.

Я отступил на шаг, окинул ее взглядом с головы до ног.

– Да и ты дивно хороша.

Она рассмеялась, покраснела – незнакомка, с которой я столько лет делил постель.

– Макияж прикрывает множество пороков.

– Папочка, это Рик Дуссо.

– Bonsoir и мои поздравления, monsieur Фримантл. – Рик держал в руках плоскую белую коробку, а теперь протянул ее мне: – От Линни и меня. Un cadeau. Подарок?

Что означает un cadeau, я, разумеется, знал, но истинным откровением для меня стало экзотическое звучание уменьшительного имени моей дочери, которое придавал ему французский выговор. Вот тогда-то я и понял, что Мелинда теперь скорее его девочка, нежели моя.

У меня создалось впечатление, что почти все гости галереи собрались вокруг, чтобы посмотреть, как я буду открывать коробку с подарком. Том Райли навис над плечом Пэм. Боузи стоял рядом с ним. Маргарет Боузман, оказавшаяся позади своего мужа, послала мне воздушный поцелуй. Я видел Тодда Джеймисона, врача, который спас мне жизнь… двух дядьев и двух тетушек… Руди Радник, моего секретаря в прошлой жизни… Кеймена, само собой, – такого поневоле заметишь… и Кэти. Пришли все, за исключением Уайрмана и Джека, и я начал беспокоиться: вдруг что-то случилось и задержало их. Но на мгновение тревоги эти отступили на второй план. Я подумал о том, как пришел в себя на больничной койке, ничего не соображающий, отрезанный от мира безжалостной болью; потом посмотрел на гостей и удивился: неужто все может так кардинально перемениться? Все эти люди на один вечер вернулись в мою жизнь. Я не хотел плакать, но практически не сомневался в том, что слез не избежать; чувствовал, что расползаюсь, как папиросная бумага под ливнем.

– Открой ее, папочка! – воскликнула Илзе. Я чувствовал аромат ее духов, сладкую свежесть.

– Откройте! Откройте! – благожелательно поддержали ее из толпы.

Я открыл коробку. Поднял тонкую бумагу, увидел то, что и ожидал… только я ожидал что-то шутливое, а подарок на шутку не тянул. Мелинда и Рик купили мне берет из темно-красного бархата, на ощупь гладкого, как шелк. Не какую-то дешевку.

– Он слишком хорош, – пробормотал я.

– Нет, папочка, – возразила Мелинда. – Не слишком. Мы надеемся, что он будет тебе впору.

Я достал берет из коробки, поднял его над головой. Одобрительное «А-а-ах!» пронеслось над толпой. Мелинда и Рик радостно переглянулись, а Пэм (которая всегда – и, вероятно, небезосновательно – подозревала, что Лин не получала от меня положенной ей доли любви и одобрения), сияя, посмотрела на меня. Я надел берет, и он идеально мне подошел. Мелинда слегка его поправила, отступила на шаг и протянула ко мне руки, воскликнув: «Voici mon pere, ce magnifique artiste!»[156] Вокруг захлопали, закричали «Браво!» Илзе поцеловала меня. Она плакала и смеялась. Я помню белоснежную ранимость ее шеи и ощущения от прикосновения губ чуть повыше моего рта.

Я был королем бала, и меня окружала моя семья. Ярко горели люстры, искрилось шампанское, играла музыка. Произошло все это четырьмя годами раньше, пятнадцатого апреля, между семью сорока пятью и восемью часами, когда в тенях на Пальм-авеню только начали появляться первые мазки синего. Я дорожу этим воспоминанием.

ii

Я водил их по галерее – Тома, Боузи и остальных гостей из Миннесоты. Возможно, многие посетители попали сюда впервые, но люди вежливо расступались, чтобы пропустить нас.

Мелинда целую минуту простояла перед «Закатом с софорой», потом повернулась ко мне, и в ее голосе зазвучали чуть ли не обвиняющие нотки:

– Если ты всегда мог это делать, папа, почему, скажи на милость, ты потратил тридцать лет жизни на строительство всех этих сараев?

– Мелинда Джин! – одернула ее Пэм, но как-то рассеянно. Смотрела она на висящие в центре зала картины цикла «Девочка и корабль».

– Но это же правда, – не успокаивалась Мелинда. – Скажи, папа!

– Милая, я не знаю.

– Как ты мог носить в себе такой талант и не знать об этом? – продолжила она допрос.

Ответа у меня не было, но мне на помощь пришла Элис Окойн:

– Эдгар, Дарио спрашивает, не могли бы вы на несколько минут заглянуть в кабинет Джимми? Я с радостью проведу ваших родственников в центральный зал, и вы к ним там присоединитесь.

– Хорошо… что-то стряслось?

– Не волнуйтесь, они улыбаются, – ответила Элис и улыбнулась сама.

– Иди, Эдгар, – кивнула Пэм и повернулась к Элис: – Я привыкла к тому, что его вечно куда-то вызывают. Когда мы были женаты, это происходило постоянно.

– Папа, а что означает красный кружок на раме? – спросила Илзе.

– Он указывает на то, что картина продана, дорогая, – ответила Элис.

Я повернулся к «Закату с софорой» и… все так – в верхнем правом углу рамы краснел маленький кружок. Мне он понравился (приятно осознавать, что здесь не только зеваки, привлеченные на выставку увечьем мазилы), но сердце все равно защемило, и я задался вопросом, нормально это или нет. Ответа на него у меня не нашлось. Других художников я не знал, так что спросить было не у кого.