Осторожно, волшебное! - Наталья Викторовна Соколова

- Пойду,- сказал Вадик, не вставая, словно чего-то выжидая.- Пора.

- У тебя завелись новые знакомые, поинтереснее старых? - колко спросил Никита.- Валяй, действуй. Ты что, сегодняшний день проводишь с этой самой... которой помогал заниматься? На здоровье. Приятного аппетита. Желаю удачи.

Тон у него был двусмысленный, издевательский. Он хотел уязвить Вадика, сделать тому больно. И внутреннее чутье подсказывало ему, куда именно надо направить острие иглы, чтобы нащупать болевую точку.

Лицо Вадика потемнело, стали заметнее скулы, он сжал кулаки, весь напрягся, как для прыжка. Но тут же поборол себя, расслабил мускулы, нарочито замедленным движением спрятал руки в карманы брюк. Передернул сильными плечами.

- Иди. Иди один свое пиво пить.

Только это он и сказал. Больше ничего не добавил.

- Ну, уж один-то я не пойду, будь спокоен. Найдется компания. Да только свистни - набегут,- Никита скривил губы в ядовитой усмешке,- А ты... Конечно, ты сидел в тюряге. И теперь боишься лишней кружки пива - как бы опять не загреметь. Это всем известно. Боишься себя - вот в чем дело. Пуганый, Везде видишь тень решетки... А у меня ведь нет твоего красочного жизненного пути. Не имею стажа малолетнего уголовника.

Однако Вадик перестал быть таким уязвимым. Никита вел себя неблагородно, низко, и это давало Вадику силу не дергаться под током, не доставлять обидчику этого удовольствия.

Он только обронил тихо, с горечью:

- Еще бы ты был малолетним уголовником! От такой матери...

- А ты и при матери... все равно был бы,- вырвалось у Никиты,- Натура.

- Ого! Высоко берешь,- сказал Вадик сдавленным голосом,- Смотри, как бы... - Он встал,- Хватит. Хорошего понемножку. На сегодня хватит.

Эх, герои мой Никита! Где же твое хваленое хладнокровие, твоя былая рассудительность, разумность? Ты безошибочно умножал и делил, извлекал корень квадратный, не воевал с мельницами, не знал взлетов и падений, увлечений и ошибок. Кривая твоей жизни была ровной, стабильной. Потом линия стала дергаться, появились пики, появились и срывы. Что ж, очевидно, так оно и должно быть, через это тебе следует пройти. Хорошо уже то, что кривая ожила, заколебалась... Но дружбу надо беречь, Никита! Друг у'тебя один, верный, надежный, незаменимый, помни это. Какие бесы тебя сегодня накручивают? Помолчи, Никита, дай ему спокойно уйти. Не вяжись.

Но Никиту несло под откос. Если бы Вадик тоже вышел из себя, отвечал на хамство хамством, на грубость грубостью... Ну, это он мог бы понять, стерпеть. Ведь тогда они были бы на равных. А так чаша весов в этом разговоре то и дело склонялась не в пользу Никиты. В пользу другого. И кто же этот другой? Вадик, неуклюжий, смешноватый, в дурацкой васильковой водолазке и розовом (цвета бабьего белья) пиджачке, разряженный, как попугай, с алеющим на лбу прыщом, которого не может скрыть челка. Вадик, извольте видеть, держится с достоинством, проявляет выдержку. Вадик учит его жить. Во до чего ты дожил, Никита, златоволосый принц из сказки большого города, герой номер один этой сказки.

- Не учи! - грубо заорал Никита.- Надоело твое учительство, проповеди твои. Хороший какой выискался! С крылышками. Да с тобой от тоски сдохнешь. Я-то без тебя проживу, и прекрасно, а ты попробуй. Убирайся! Слышишь? Катись ты...

- И уйду,- сказал бледный, угрюмый Вадик, все по- прежнему не вынимая рук из карманов. - Насовсем уйду, ты не думай. У меня память долгая. Я на тебя узелок завязал. Накрепко!

Он повернулся к Никите спиной, собираясь уйти. Никита с ненавистью разглядывал эту неприлично розовую спину. Безвкусица, жалкий писк моды. Столько денег на тряпки просаживает, а все равно ничего не помогает. Как полено ни обертывай, оно поленом и останется.

Вадик чуть помедлил. Сказал, не оборачиваясь, все так же спиной к Никите, глуховато:

- А твоя мама еще просила... Не забудь. Насчет антресолей.

- И не подумаю,- отчеканил Никита.- В конце концов мое время более ценно, чем мамино, в меня больше вложено государством. Если подходить математически, это именно так. И пусть уж она, если ей взбрело в голову...

Вадик тяжело повернулся. «Да у него белые глаза,- мельком удивился Никита.- Белые от бешенства глаза. Никогда такого не видел».

- Ах ты, сопля! - с убийственным презрением бросил Вадик. И в эту минуту, несмотря на нелепый пиджак и прыщ во лбу, он вовсе не был смешон.- Ну, знаешь, сказать такое... и про кого? Вычислять, взвешивать... Да она для вас, я не знаю! Это уж просто подло. Подлец ты. Иди со своей математикой...

Никита, вспыхнув до корней волос, полез на Вадика с кулаками.

- Ну, нет,- сказал Вадик, отступая,- драк у нас с тобой не будет. Я вышел из ясельного возраста. Вот что будет.

Сгреб Никиту в свои медвежьи объятия, скрутил ему руки назад, за спину, так что хрустнули суставы. Бросил его на борт песочницы, сам навалился сверху, не давая подняться, высвободить руки.

- Что, станешь кричать «караул!»? На помощь звать?

- Дур-рак! - прошипел Никита, извиваясь, тщетно пытаясь вырваться.

Вадик, продолжая держать его мертвой хваткой, невесело оскалился, показывая своп передние металлические зубы. Не разберешь - не то страшноватая улыбка, не то гримаса боли.

- Заметь, я могу тебе запросто попортить физию, памятку оставить. Да неохота пачкаться. А за мать бы следовало.

И, внезапно отпустив Никиту, он прошел в проем между кустами, неторопливо зашагал прочь по двору, больше не интересуясь тем, кого оставил на краю детской песочницы.

11

Никита сидел, поставив локти на колени, закрыв лицо руками. Какая странная пустота - о чем он думает? - да ни c чем... Отнять ладони от лица, взглянуть миру в глаза было почему-то невыносимо трудно, стыдно. В темном, глухом, густом мире где-то слабо названивал одинокий трамвай. Издалека гулкое радио невнятно передавало смятую ветром скороговорку футбольного комментатора. Никита сделал над собой усилие, опустил руки - резкий свет на первых порах немного ослепил его, заставил прижмуриться,- что ж, сидит там, где сидел, ничего особенного, знакомое кольцо кустов акации. В просвете видны новые многоэтажные корпуса, которые не так давно сюда ворвались, победоносно утвердились, и старый Никитин домишко, кособоко и не к месту стоящий теперь посреди обширного двора.

Ну, Никита, не торчать же тебе тут до вечера? Вставай. Иди. Жизнь продолжается. Что бы ты ни натворил, как бы основательно ни