Манчикатут - Ольга Шахматова

– А тебе непременно характер показать надо?

– Да нет… просто, кроме женского тела есть еще и душа, которая хочет петь в голос с мужем. А еще есть не высказанные желания, обиды, заботы. Хочется, чтобы вместе жили, вместе детей воспитывали, вместе домашний уклад строили.

– У нас все на равных получается. Во главе большой семьи стоит отец – большак. Его авторитет держится главным образом на уважении, которое заслуживается личным примером, трудолюбием, добротой. Он следит за хозяйством: сколько пахать, сколько сеять, сколько шкур заготовить, мед и все прочее. Во всем ему помогает жена – большуха. Мир в семье женой держится. Без жены мужчина, что вода без плотины. Грубость и невежество – большой грех. Говорят: «В семье лад – так и в закромах клад». Детишек воспитывает мать в строгости, но с доброго слова. Если кто перечит старикам, того считают глуповатым. «Старый ворон мимо не каркнет».

– У нас тоже старшим не перечат.

– А ты, однако, из-под венца убежала? Поперек отцу, да мужу сделала, да крови сколько на тебе!

– Это другое дедушка! Ведь у вас по любви женятся. А у нас… увидел красивые глазки да стройный стан и потащил к себе как куклу. Потом наряжает ее, балует. А ночью делает все, что вздумается! И не смей перечить. Это рабство. Поэтому все наши женщины очень рано стареют и теряют свою красоту. Моя мать не старуха. Ей всего 48 лет. А красоты как и не бывало. В себе всё носит – и обиды, и радости. Хоть отец и не обижал ее никогда, но она воспитана так. Вот вы же тоже сбежали от притеснений и насилия сюда. Конечно, не хотела я жизней лишать безвинных людей. Они ведь несли свою службу. Но тогда бы и мне не видать света белого.

– У Бога прощенье проси! Он милосерден.

Наступило молчание. Старец испытывал неловкость. Уж не слишком ли строг он с девчонкой. Видно, что всей душой к нему прикипела она. Вон и грозы такой не побоялась, пришла. И в хозяйстве старается, Гордеевна говорит: «Выйдет толк из девчонки». И чтобы как-то сгладить обстановку он перевел разговор на другую тему.

– Ты, я вижу, стараешься, без работы не сидишь. Думаешь, кого Господь не любит? Унылого и ленивого, а потому и бедного! Необычные узоры ты на посуде выводишь, получается красиво.

– Я люблю природу, потому и рисую всяких животных: барсов, орлов, оленей. А вот этот грифон – полулев, полуорел – он считается хранителем.

– А у нас все больше травы да цветы рисуют, деревья разные, березу например, черемуху.

– Береза хорошо – береза символ чистоты.

– А про замужество… так и у нас – за хорошей головой жена молодеет, а за плохой как земля чернеет. Но тебе это не грозит. Егор славный парень. Да и ты поласковей с ним будь. Родителей его уважай да привечай. Если в семье мир и покой, то и дети к отцу-матери прилегать будут, не отодвинутся.

Вот за такими беседами с дедом Панкратом коротала время Манчикатут, дожидаясь Егора.

Однажды, все кто находился на озере, собрались на большой совет. Много говорили о заготовленных на зиму припасах, подсчитывали, сколько чего еще нужно запасти. Можно было бы заготовить еще столько впрок, чтобы продать обогатиться. Но все знали «больше глаз у природы брать нельзя» иначе нарушится природное равновесие и уже не будет такой благодати.

Вдруг дед Панкрат поднял руку, прося слова:

– Все здесь знают Манчикатут! Много времени в наставлениях провел я с ней. Хочет принять она Веру нашу. Кто хочет сказать слово против, встаньте и скажите.

Все одобрительно закивали. Можно мол, девушка хорошая, трудолюбивая.

Всю ночь, не обращая внимания на холод и пронизывающий ветер с озера, просидела Манчикатут под лиственницей перешептываясь с великой Манчи-хатун.

– Совет бы матери услышать, да нет ее поблизости.

И показала ей в грезах Манчи-хатун тело матери на дне ущелья, покрытое ее, Манчикатут волосами. И явилась мать перед дочерью, улыбнулась ласково. Посадила ее на подвенечный ковер, что передавался из поколения в поколение – «не мерзни доченька», посмотрела в ясные, зеленые глаза и кивнула одобрительно – «на доброе дело идешь милая» и растворилась в тумане, словно ее и не было.

Первые рассветные лучи начали обжигать ночной мрак. Бирюзовой тонкой полоской занялся восток. И разливаясь по небу все шире и шире, начал играть перламутрами, светло-розовой дымкой, а за высокой горой уже полыхала охра.

Мокрая от слез и упавшей росы, Манчикатут шла с уверенностью, готовая принять другую Веру.

Когда солнце начало пригревать, а туман оставался только над озером Панкрат и Гордеевна совершали таинство крещения Манчикатут.

Манчикатут стояла в белой одежде на берегу озера, произнося «Скитское покаяние»: Ослаби, остави, отпусти, Боже, наши прегрешения вольные и невольные…

Старец Панкрат окунал ее трижды в воду с головой, читал молитву. Гордеевна надела на нее крестик и подвязала поясочком.

– Нарекаю тебя Мариной. Теперь с тебя сняты все грехи твои. Вода святая – Божьи слезы, все с тебя омоет и вернет к начальной чистоте, к новому рождению. Поясочек и крест носи и не снимай до конца жизни. Живи по законам Божьим.

Глава одиннадцатая

На базаре в Кош-Агаче стояла бойкая торговля. Товар из разных стран стекался сюда.

Все, что было задумано, Егор с Фадеем продали. Драгоценности, что Захар покупал для Оксюши, решили не продавать, а передать их девушке в память о возлюбленном.

Теперь ходили братья по кожевенным рядам. Смотрели в монгольских рядах кожи и замшу, что необычайно тонка и прочна. У одной лавки остановились, товар был очень хорош. Начали торговаться. Из складского помещения вышел знатный монгол.

– Забирайте все! Лучше кож по всей Монголии не сыщешь!

– А много ли всего?

– Немного, десять тюков. Давно торгуем, мало осталось, домой возвращаться надо, за дешево отдадим.

И тут Егор замер, услышав знакомый голос и признав в монголе Югурчина. Он захотел разговорить его, узнать не нашли ли они Манчикатут.

– Что ж, в Онгудае не пошла торговля?

Монгол пристально посмотрел на Егора

– На Чике-тамане тебя видел?

– Меня. Так что, не пошла торговля в Онгудае-то?

– Не торговать я туда ездил. Это здесь я брату помогаю.

– А… Государева служба, наверное.

– Цепную собаку искал, что от хозяина сбежала.

– Нашел?

Егор похолодел, изо всех сил пытаясь сдержать эмоции. Он отвернулся, делая вид, что ему важнее осмотреть товар.

– Куда она денется?

– И где же нашел?

– На дне ущелья у Коксы.

– Что ж, там и оставил?

– Попробуй, спустись туда сам! Да и на что мне дохлятина.

– Берем все кожи! Езжайте с миром домой. Вези хозяину добрую весть!

Егор резко развернулся и вышел.

«Все не про нее! Не может быть! Не должна она у Коксы оказаться. Гордеевна ее совсем в другую сторону увести должна была. А если сбежала? Она ведь что огонь, вдруг раз, и взбунтуется. Нет! Нет! Нет! Господи! Отведи беду! Все равно поеду, найду живую или мертвую! Гордеевну найду, уж она все знает.»

Фадей только украдкой поглядывал на брата. Бледный в холодном поту он прошагал через торговую площадь, прошел через деревню, поднялся в гору к роднику, умылся ледяной водой и упал ничком. Фадей присел рядом. Горе брата было и его горем. Положив свою грубую руку на плечо Егора, он хотел сказать что-нибудь утешительное, но слова застряли в горле.

Пролежав так около получаса, Егор поднялся, сел рядом с Фадеем.

– Ничего не говори мне. Знаю кожи дорого взял, можно было сторговаться. Разницу из моего вычтешь. Шелка сам выбирай. Не до того мне. Провожу тебя с товаром до Колывани, и поверну в Уймон.

– Али не брат ты мне, дрянь такую говоришь. Не знаю чем тебя утешить. В Шебалино разъедемся. Я там найму себе провожатых, а ты дуй до Уймона. А еще лучше, седлай коня и сегодня же скачи.

– Давай людей провожатых наймем, тогда у меня хоть за тебя душа болеть не будет.

– Договор. Береги себя Егор! Возвращайтесь вдвоем. Отец может и позлится, но все равно примет.

Егор гнал коня что было сил, не останавливаясь ни на минуту. Пару раз менял в деревнях загнанных лошадей. Он не спал, не ел. Лицо осунулось, вокруг глаз появилась чернота. Наконец он добрался до Коксы. Медленно, ведя коня под уздцы, он поднимался на перевал, всякий раз разглядывая дно ущелья. Наконец добрел он до того злополучного места, где бросилась в пропасть мать Манчикатут. Он сел на самый край дороги. Холод и полумрак, царившие на дне ущелья, не дали разложиться трупу. С высоты невозможно было разглядеть не то что черты лица, но и фигура была одним пятном. Лишь густая копна знакомых черных волос напоминала ему Манчикатут.

Его первым желанием было броситься на дно пропасти и соединиться со своей любимой. Он медлил. Сомнения терзали его.

«Почему Айнаркатут увидела смерть Захара, а смерть своей племянницы не увидела? По всему выходило, что должна быть жива она. Гордеевна утащила и спрятала ее в горах. А сбежать? … Нет не о том говорили ее глаза, когда они расставались. Нет, сначала надо найти Гордеевну»