Женский хор - Мартин Винклер

Среда и далее

(Ленто)[68]

Этика

Алина молча отложила ручку, встала, вышла в коридор, обняла меня и сказала:

— Я так рада!

— Я тоже…

В это мгновение из своего кабинета вышел Франц, чтобы проводить последнюю пациентку.

Он направился к нам, лицо у него было грустным.

— Ты пришла попрощаться?

— Мужчины и правда ничего не смыслят в женщинах, — пробормотала Алина, не выпуская меня из объятий. — Посмотри на нас внимательно, дурья твоя башка, — сказала она, обращаясь к Францу. — У нас что, несчастный вид? Она пришла сказать, что остается!!!

Франц просиял. Он привычным жестом погладил бороду, но я видела, что его глаза заблестели.

— Я думал, тебе сделали предложение, от которого ты не смогла отказаться…

— Кто вам это сказал?

— Одна представительница фармацевтической лаборатории.

— Вы принимаете представительниц фармацевтических лабораторий?

— В качестве пациенток, не в качестве коммивояжеров. Она сообщила мне, что уже несколько недель в их кругах ходит слух, что региональная представительница прибрала к рукам молодую женщину, талантливого хирурга, чтобы отправить ее работать с влиятельным пластическим хирургом в Женеву. Она спросила, не знаю ли я, кто эта молодая женщина, она слышала…

— Что вы ей ответили?

— Ничего. На тот момент я еще не знал, что речь идет о тебе. В любом случае, я бы ей ничего не сказал. Нельзя позволять собой манипулировать красивым молодым женщинам, которые приходят каждый год, чтобы сдать мазок, хотя сдавать его совсем необязательно…

— …и которые делают это для того, чтобы вытянуть из вас информацию.

— Да, или чтобы понять, что я за фрукт и какие препараты прописываю! Каждый раз, приходя ко мне, она спрашивает, какой метод контрацепции предпочитаю я. И очень разочаровывается, когда я отвечаю: «Тот, который выбирает женщина».

— Минуточку! — воскликнула я, отстраняясь от Алины и подходя к Карме. — Если она сказала вам об этом до того, как я здесь появилась, значит, вы, — я ткнула пальцем в его халат, — знали, что я могу уйти.

— Да, — признался он без малейшего чувства вины.

— Но ничего не сказали.

— Не сказал. У меня принцип — никогда не портить отношения из-за сведений, которые я получаю от третьих лиц. Эти сведения могут оказаться либо ложными, либо преувеличенными, либо искаженными. А еще это может быть манипуляцией. Знаешь, сколько гадостей мне о тебе наговорили?

— Каких гадостей? — возмущенно воскликнула я.

— Неважно. Ревность всегда заставляет говорить невесть что. Думаю, и тебе про меня много всего рассказали…

Я покраснела:

— Да…

Я молчала. Алина взяла меня под руку:

— Хорошо, будем считать, что вы поговорили. А теперь, — она обратилась к Карме, — снимай халат и идите ужинать.

Через пятнадцать минут мы вошли в крошечное кафе неподалеку от больницы, о существовании которого я и не подозревала. Женщина лет сорока с седеющими волосами и шиньоном поздоровалась с Кармой и усадила нас в спокойный уголок.

— Итак? — спросил Карма прежде, чем я успела сесть. — Почему ты остаешься у нас?

— Потому что я…

— Должность твоей мечты еще не освободилась, и ты подумала: почему бы пока не поработать здесь, так?

— Нет! — сказала я, удивившись, что он не выслушал мой ответ. — Мне не нужна эта дурацкая должность.

Он наклонил голову на бок, но промолчал.

Понимаю.

— Хорошо. Вы не будете задавать мне этот вопрос, и я сама буду решать, хочу я об этом говорить или нет. Понятно?

Он улыбнулся во весь рот:

— Хорошо, а вот я хочу об этом поговорить!

Я рассказала ему об исследовании, о документах, об отчете, который меня попросили сделать.

— Ммммм… Новый метод восстановительной хирургии, который позволил бы лечить крупные ожоги, женщин с изуродованными органами и — почему нет? — подростков и взрослых третьего пола, которые этого захотят, это действительно интересно…

— Да. Но вчера вечером во время разговора с Бейссаном я вдруг поняла, что Матильда Матис мной манипулирует. Она играла на моем интересе к такого рода хирургии, чтобы завербовать меня.

— Это я понял, но… Это не совсем то, чем ты хотела заниматься, правда?

— Да, — с грустью ответила я. — Я мечтала совсем не о том, что предлагал Бейссан. Частная клиника, которую он создал в Женеве, занимается не восстановительной хирургией. Он с большим удовлетворением сообщил мне, что его график расписан на полтора года вперед. Но его будущими пациентами будут вовсе не раненые и не калеки. Это будут преимущественно представители высшего общества, большинство из которых — женщины. Как я поняла из документов, которые мне на изучение дала Матильда, проведенное ими исследование было исследованием на переносимость, и цель его — избежать побочных эффектов. Это был не терапевтический опыт. Детей третьего пола они использовали в качестве подопытных кроликов и тестировали на них метод, который они за баснословную цену предложат мужчинам-политикам или стареющим промышленникам, желающим подправить грудь, бедра или киску своей… шлюхе!

— О, нет! — воскликнула хозяйка кафе, которая стояла у нашего столика, зажав в руке карандаш и блокнот. — Здесь так говорить не принято, милочка! Ты уверен, что она адекватная, Франц?

— Абсолютно, Коринна. Просто она злится, вот у нее и вырвалось. Принеси-ка нам блюдо дня и два бокала божоле.

— Будет сделано, док! — сказала Коринна и убрала блокнот в карман, а карандаш — в шиньон.

Я взяла бумажную салфетку и аккуратно разрезала ее на одинаковые полоски.

— Я понимаю, — сказал Карма. — Понимаю, почему ты не хочешь эту должность и почему у тебя такой подавленный вид.

— Да? Правда?

— Конечно. Твоя цель — исцелять, а не зарабатывать как можно больше денег. Ты чувствуешь себя обманутой и злишься. Ты злишься на этих людей за то, что они водили тебя за нос. В который раз медицинское открытие, потенциально очень важное, пойдет на пользу не тем, кто нуждается в нем в первую очередь, а тем, кто может за него заплатить.

— Больше всего я злюсь… на себя.

— Правда?

— Правда, — ответила я, глядя ему в глаза. — Потому что тридцать секунд я не могла решиться, думала: «Если я пойду туда работать, какую пользу я смогу из этого извлечь? Я овладею этой техникой и потом, лет через пять, предложу ее тем, кто в ней нуждается».

— Понятно. И что?

— Это мерзко, правда?

— Нет. Это по-человечески. И это логично. Любой человек, способный сомневаться и наделенный нравственностью, подумал бы так же. Будь я на твоем месте, я бы тоже об этом подумал. Но… что заставило тебя в конце концов отказаться?

— Не знаю. Много всего. Отвращение к тому, что мной манипулируют, заманивают как маленькую девочку, показав конфетку. И потом, фразы, которые мне вспомнились. Особенно одна. Я прочла ее в ваших бумагах на прошлой неделе.

— Какая?

— «Тело пациента — это не пробирка и не черновик».

— Мммм…

— Этот метод, каким бы многообещающим он ни был, остается экспериментальным. Его не… этично тестировать ни на богатых людях, ни на младенцах третьего пола. Поэтому я вам благодарна.

— За что?

— За урок, который вы мне преподали.

Он покачал головой и вздохнул:

— Нравственность была в тебе и прежде. Она всегда в тебе была. А в остальном ты действуешь как все умные и чувствительные люди, когда им предоставляют шанс: ты учишься сама. Уроки этики тебе преподали пациенты. Мне бы очень нужна ревизия…

— Что вы имеете в виду?

— Два блюда дня. — Молодая женщина в фартуке подошла к нашему столику и поставила на него две тарелки с кусочками мяса и макаронами под соусом.

— Спасибо! Что это?

— Ягненок. Фирменное блюдо нашего кафе.

Карма развернул салфетку и принялся резать мясо. Оно оказалось таким мягким, что поддалось без труда.

— Вчера я ездил к директору больницы. Домой.

— К нему домой?

— Да, в его служебную квартиру. Чтобы попросить возобновить финансирование отделения.

— Ясно… — сказала я, пережевывая мясо. — Mamma mia…

— Да, — улыбнулся Карма. — В первый раз я тоже так думал.

— Вы поехали обсуждать финансовые вопросы к нему на квартиру?

— Не совсем так. Я поехал его шантажировать.

Я вытаращила глаза.

— Не буду вдаваться в подробности… Я консультировал человека, очень приближенного к директору. Несколько раз. Разумеется, я никогда с ним об этом не говорил. А еще я лечу его жену. В благодарность за мой труд его жена периодически приглашает меня на чай… — Он глотнул вина, поставил стакан и посмотрел на меня. — Время от времени мне приходится проверять, не родилась ли у кого-нибудь дурная мысль «перестроить» семьдесят седьмое отделение. Я боюсь не за себя: мне становится страшно при мысли о том, что все, что нам удалось построить — Анжеле, Алине, девочкам из отделения ДПБ и мне, — кому-то однажды может показаться тем, что оно есть на самом деле, — отделением, которое оказывает услуги многим женщинам, но которое, с точки зрения руководства больницы, совсем не рентабельно.