Женский хор - Мартин Винклер

— Вы специализировались на маленьких детях?

— (Короткий смешок.) Не совсем. Однако в те времена меня больше интересовали мужские тела, нежели женские.

— Вы не шутите?

— Не шучу. Я понял, что женщины могут легко найти предлог, чтобы прийти к гинекологу и обсудить с ним свою половую жизнь, а мужчины так не делают. Урологи, которые традиционно занимаются хирургией мужских половых органов, оставались немыми, когда к ним приходили проконсультироваться по поводу непонятной боли в мошонке или затрудненной эякуляции. Если они не находили опухоли, ощупав яички, или простатита при ректальном исследовании, то они отпускали мужчин, ничего им не предложив и даже ничего не сказав. И конечно, у них не было времени их выслушивать.

— Ясное дело.

— Позднее появились андрологи, но в то время врачей интересовали только гонорея, рак и импотенция, а мысль о том, что мужские половые органы могут рассказать столько же, что и женские, никому и в голову не приходила.

— А почему вы в итоге выбрали женщин?

— Стечение обстоятельств. Это долгая история.

— Хорошо, тогда вы расскажете мне ее завтра! Сейчас у вас консультации!

— (Смех.) Хорошо, до завтра. Подожди! У меня к тебе еще одна просьба.

— Я вас слушаю.

— Завтра я должен подтвердить, что проведу два семинара для студентов. Первый — после обеда для экстернов, которые только что прибыли в отделение; второй — вечером для студентов последнего курса, которые временно заменяют терапевтов. Только на этой неделе количество консультаций зашкаливает. Телефон разрывается.

— Правда?

— Да, со вчерашнего утра ходят слухи, что в семьдесят седьмом отделении два симпатичных врача, из них одна — женщина, которая отлично знает свою работу. И не пасует перед дровосеками.

— Понимаю.

— (Смех.) Поскольку в этом внезапном наплыве пациенток есть и твоя вина, я хотел бы спросить, не могла бы ты провести один из семинаров вместо меня.

— Которой из них?

— Первый. Надеюсь, к вечернему я и сам освобожусь. И потом, для них это уже слишком поздно. Они уже…

— Отформатированы?

(Гомерический хохот.)

— Не беспокойтесь. Я проведу оба занятия.

(Молчание.)

— Ты уверена?

— Да. Я знаю, какой вы мастер поболтать, раньше семи часов вы не освободитесь. Каковы темы семинаров?

— Одинаковые для обеих групп: контрацепция, what else?

— What else? Но… вы уверены, что у меня достаточно знаний?

— Судя по тому, что я видел и слышал на прошлой неделе, я могу быть спокоен.

— В любом случае, я скажу им, что ссылаюсь на книгу и сайт.

— Прекрасная идея! Это не понравится руководителю экстернов.

— Кто это?

— Галло.

— Ах, тогда… У меня лишний повод это сделать! Согласны?

— Да, конечно. Еще раз спасибо. До завтра, красавица моя.

— До завтра… Франц.

Коммуникация

Как же трудно кому-то писать!

Кому-то, кто, как мы думали, навсегда исчез из нашей жизни.

Кому-то, кому, как мы думали, мы больше не подарим ни одного взгляда, ни одного слова.

Тому, о ком мы всеми силами старались больше не думать.

Как будто такое возможно.

Как будто можно раз и навсегда решить и больше не думать о человеке, который долгое время занимал все наши мысли.

Мне хотелось ему написать, но я не знала, что сказать.

Я не знала, как возобновить отношения.

Начни так, как начал он.

Jeanny,

Daddy,

(Я не могла обратиться к нему иначе, я всегда обращалась к нему только так.)

Hope I’m not disturbing you with this message

(Твое письмо меня удивило. И разозлило. И ошеломило.)

haven’t had the chance to speak for a while

(Что на это ответить? Я знала, что в том, что мы друг с другом не разговариваем, виновата я. Он несколько раз звонил, а я не хотела его слушать. Я долго злилась, даже сама не всегда понимая почему. Я начала понимать с тех пор как… Черт!)

Уже неделю, с тех пор как меня направили в отделение, где я

не хотела работать…и «to make a long story short»[65]

(Иначе, поскольку это долгая история, ее и за две недели не пересказать.)

…общение с пациентами 77-го отделения полностью изменило

мое отношение к жизни. Я жалею о столь длительном молчании.

Я рада, что ты мне написал. Особенно сейчас. Мне бы хотелось с

тобой поговорить.

Позвони мне, когда будешь неподалеку от Турмана. У тебя есть

мой домашний номер. А вот номер моего мобильного: 06…

I missed you too. (О, папочка…)

На улице Мэзон-Вьей я чудесным образом нашла свободное место, и, пока Сесиль вылезала из машины вместе с капельницей, я забрала с заднего сидения ее сумку.

— Ты уверена, что это правильно?

— Да. Анжела нашла мне в городе комнату, а ты говорила, что, когда эта капельница закончится, я смогу принимать антибиотики в таблетках.

— Да. Температуры у тебя больше нет, и болей нет, правда?

Она улыбнулась мне материнской улыбкой:

— Нет, болей больше нет. Прекрати за меня беспокоиться. Ты уже сделала больше, чем требовалось. Да и мне нужно немного побыть одной.

— Чем ты собираешься заняться?

— Поиском работы, чем же еще! Анжела сказала, что в некоторых отделениях УГЦ есть свободные вакансии, вот с этого я и начну. К тому же, если мне потребуется помощь, ты будешь рядом.

От этих слов меня бросило в холод. Я не говорила ей о предложении, которое мне должны были сделать этим вечером.

Когда мы вошли в стеклянную дверь 77-го отделения, перед стойкой Алины в очереди стояло полдюжины женщин.

— Анжела сказала, что опоздает на двадцать минут, — сообщила нам Алина. — Вы приехали в самый неподходящий момент. У меня проблема с базой данных.

— Можно я тебе помогу? — спросила Сесиль.

— Ты в этом разбираешься?

— Немного, — сказала она.

Алина поднялась, позвала ее на свое место и помогла устроиться за клавиатурой. Через несколько минут база данных снова работала.

— Ну вот. Все работает. Не знаю, что произошло, но на твоем месте я установила бы другой антивирус, не больничный.

Алина вытаращила глаза, и мы обменялись изумленными взглядами.

— Как могло случиться… — начала я, когда мы входили в кабинет Анжелы.

— Что такая умная девочка, как я, позволяла себя насиловать на протяжении многих месяцев? — продолжила Сесиль, насмешливо улыбнувшись.

— Ну… да.

— Этот вопрос я задала себе в воскресенье вечером, когда увидела, как ловко ты управилась с Жан-Пьером. Я подумала: почему я позволяла так с собой обращаться? Почему не ушла? Почему каждый раз, когда меня мучили боли и мне удавалось убедить одного из этих кретинов привезти меня сюда, я не осмеливалась попросить помощи? Почему, когда они разрешали мне уйти, я возвращалась?

— А теперь ты это знаешь?

— Нет, я знаю только, что мне было страшно. Но дело не только в страхе. Я была уверена, что ничего не получится. Что они меня поймают. Убьют. И прежде всего, что я не стою того, чтобы мне помогали.

— Ты больше не боишься?

— Конечно боюсь. Но теперь я знаю, чего стою. Благодаря тебе.

— Мне?

— Да. Понимаешь, на прошлой неделе, увидев, как ты бежишь за автобусом, я не сразу его остановила. Я подумала: «У этой девицы есть все. Красота, профессия, уверенность в себе… я ее ненавижу. Пусть побегает, ей это полезно».

— А потом?

— А потом ничего. Я спонтанно попросила водителя остановиться, я была рассержена, я видела, как ты вошла и рассыпала монеты, и я подумала: «На самом деле, когда она не в своей стихии, она такая же потерянная и жалкая, как и я!» Эта мысль заставила меня рассмеяться. А потом ты прошла вглубь автобуса и села рядом со мной. Тогда я подумала: «Я просидела три четверти часа в ее кабинете, так и не решившись сказать, почему я боюсь забеременеть, для нее я всего лишь одна из многих». И я снова стала на тебя злиться, но и на себя я тоже злилась, за то, что все время плачу, как будто мне двенадцать лет, что не могу показать, какая я на самом деле. А потом…

— Да?

— Потом я с тобой заговорила. Ты смотрела на меня несколько секунд, я понимала, что ты стараешься прийти в себя, и первое, что ты произнесла, было мое имя. И до самого воскресенья я думала только об этом. Ты запомнила мое имя. Я для тебя не пустое место. В воскресенье, когда у меня начались жуткие боли, я подумала: «Нужно ехать в больницу. Она меня вылечит».

Ноги слегка задрожали, я почувствовала, что нужно сесть, и посмотрела на Сесиль. Стоя с поднятой рукой и держа штатив для капельницы, прозрачный пакет на которой сверкал в лучах солнца, она напоминала пародию на статую Свободы или на женщину в тунике на эмблеме телекомпании «Коламбия».