Женский хор - Мартин Винклер

О чем я думаю?

О чем я думаю сейчас, два года спустя после того как я успешно, во-первых, потеряла Пьеро, с которым у меня впервые в жизни получились продолжительные отношения; во-вторых, напустила на себя вид умной, целомудренной девушки, для которой самое главное — учеба, а не парни, которые попадаются ей на пути; в-третьих, провалилась в интернатуре; в-четвертых, пережила один, потом два, потом три, потом четыре, потом пять отказов, угнетенных (Ты видела мои оценки, я сейчас, правда, не в настроении), агрессивных (Ты сможешь потребовать любую должность, какую захочешь…), капризных (Прости, я уверен, что ты очень милая, но я не могу спать с девушкой, которая целый день копалась в трупе) или испуганных, потрясенных, злобных (Убирайся прочь, ты больная, как же это мерзко), и полдюжины половых актов. Наконец я, наивная Silly Sweet Daddy’s Girl[61], решила, что, если парни настолько глупы, чтобы прогнать девушку, которая просит ее трахнуть, нужно придумать план действий. Я разработала стратегию, которую считала безошибочной: во-первых, найти парня, уверенного в себе, который не убежит, как только я с ним заговорю; во-вторых, не говорить ему, чем я занимаюсь; в-третьих, прикинуться глупенькой; в-четвертых, не раздеваться прежде, чем он ляжет в постель; в-пятых, расстегнуть лифчик и занять его глаза-руки-рот, водя сиськами по его носу; в-шестых, возбудив его и доведя до беспамятства, ласкать его член одной рукой, а другой крепко давить на грудь, чтобы он не мог встать, и потом, когда он будет готов, и я тоже, мне останется только его отпустить, быстро перевернуться и подставить ему бедра. Вперед, ковбой! Сам решай, бери меня как хочешь, у тебя есть выбор, если ни мой мозг, ни мой голос, ни мой хвостик тебя не отпугнули, тот тут уж мне нельзя быть сложной и показывать свое отчаяние… Папочка, зачем же мне быть особенной и обладать этой лишней штучкой, если никто меня не хочет?

On the road to perdition[62] я могла бы потерять гордость, задницу и здоровье, если не жизнь, если бы перед тем, как опробовать этот самоубийственный план на первом встречном, я не встретила его.

Он сидел за единственным полусвободным столиком в кафе на первом этаже торгового центра «Shogun». Он поднял глаза и улыбнулся, увидев меня с кучей вещей под мышкой и чашкой кофе в руке. Я подошла к нему и с грохотом опустила все это на стол у него перед носом.

Он читал «Золотую тетрадь»[63].

Не раздумывая, я выпалила:

— Не много я видела парней с такой книжкой.

Он поднял голову, помолчал секунду и, усмехнувшись, ответил:

— Ах, это? Чисто из профессионального интереса.

— Чем ты занимаешься?

— Я психолог-клиницист. Поскольку три четверти моих пациентов — женщины, мне просто необходимо понять, что у них в голове.

— Читая Лессинг?

— Читая романы.

— Вульф? Бовуар? Или… Барбара Картленд?

— Эти и многие другие, — ответил он, не дрогнув. — Миллер, Буковски, Апдайк, Рот, Ирвинг…

— Писатели-мужчины помогают понять женщин?

— Чтение помогает мне понять их обоих, мой капитан. — Он прислонился спиной к стене, вытянул руки и указал на мои книги. — Это лучше, чем трактаты по хирургии…

Через три четверти часа состязания в ораторском искусстве я нехотя оторвалась от его улыбки, предварительно выманив у него номер мобильного (я научилась никогда не давать свой).

Я позвонила ему в тот же вечер.

— Мда.

— Это… я, Жан. — Я вдруг поняла, что не знаю его имени и свое тоже не называла.

Он помолчал долю секунды и сказал:

— Я Жоэль. Очень рад слышать твой голос. Я по нему скучал.

Через час я пришла к нему, еще раз прокрутив в голове свой маленький сценарий. Мне было очень страшно. Страшно оттого, что я так сильно захотела его через двадцать минут телефонного разговора. Страшно, несмотря на все свои стратегии, бросаться в объятия мужчины, с которым я знакома всего один день. Страшно, потому что я чувствовала: он — не приключение на один вечер, на одну ночь, на одну неделю. Страшно, что он испугается моего желания и моей атипичной анатомии.

Через минуту тридцать пять секунд после того, как я вошла к нему, я толкнула его на кровать, собираясь исполнить свой тщательно отрепетированный номер. Но в тот момент, когда я отвернулась, чтобы занять позицию отважного солдатика, подставив ему бедра и ягодицы для входа сзади, я почувствовала, как он положил руку мне на плечо и сказал:

— Посмотри на меня.

Я повернулась и села на колени, сжав бедра и прижав руки к лобку, чтобы он не увидел его.

Он сказал:

— Я хочу тебя, но я хочу тебя видеть…

Через час, после того как я попросила его погасить свет и заставила поклясться — что? — что если он больше не хочет — да — что если так не пойдет — да — если он не может — ты бы это заметила — и если ему неловко — ты бы это почувствовала — он скажет мне об этом просто — не бойся — и позволит мне уйти в ночь, не заставляя смотреть ему в глаза — обещаю, — я затаила дыхание, взяла его руку и направила ее к своей тайне.

Спустя вечность ласк мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, наши рты пожирали друг друга, наши руки пытливо исследовали наши тела, страх, желание и доверие перемешались, и я сказала ему: Иди сюда. Очень медленно, очень нежно, так, что его губы не отрывались от моих больше чем на секунду, он лег сверху, не трогая меня. Он промурлыкал:

— Когда ты была маленькая, ты смотрела фильмы плаща и шпаги?

— Нет, я обожала «Леди Оскар»[64].

Его член уткнулся мне между ног.

— Ну, тогда держись.

Поздно ночью, утомившись и почти заснув, я лежала, прижавшись спиной к его животу и укутавшись его руками: одна лежала на моей груди, другая обвивала плечи. Я сказала:

— Мне хорошо. Я устала.

— Знаю. Лечить — это очень утомительно.

— О, сегодня я не многих спасла…

Он поцеловал мое плечо:

— Я сказал «лечить», а не «спасать».

— Непривычно.

— Лечить?

Губы едва двигались от усталости.

— Слышать, что я лечу.

— Понимаю.

— Ты тоже?

— Что я тоже?

— «Понимаешь». Добро пожаловать в клуб парней, которые понимают.

— Скольких ты уже знаешь?

— Ты третий.

— У меня конкуренция?

Я крепко вцепилась в обнимавшие меня руки, чтобы он не удрал:

— Нет, извини, но тебе так просто от меня не отделаться. Первый — это мой отец; второй — это был Энцо, мой тренер по айкидо.

— Был?

Я вздохнула и открыла глаза. Синеватые цифры радиобудильника слегка освещали наши руки.

— Он умер. Рак, неудачная операция.

— Для этого нужна хирургия?

— Нет. Я хочу заниматься гинекологической хирургией. И не для того, — добавила я отчаянно и раздраженно, — чтобы «исправить» себя. Мне не нужно себя исправлять. Все и так хорошо, спасибо.

— Понимаю. Я видел.

Я закрыла глаза; из них полились слезы.

— Ты видел даже ночью? Ты не боишься, что на рассвете я превращусь в тыкву?

— Нет. Я боюсь не этого.

— Чего же ты боишься?

— Того же, чего и ты.

Именно из-за страха я боялась переезжать — даже через два года бесчисленных ночей, проведенных вместе. Именно из-за страха мы поругались вечером, когда я вернулась из больницы. Я, дура, поняла это только теперь. Тогда я только что узнала, что мне предстоит провести полгода в 77-м отделении. Я рвала и метала.

— Тебе будет полезно посмотреть на женщин, которые не лежат и спят, — сказал Жоэль, погладив меня по щеке.

— Не горю желанием.

— Понимаю. Есть какая-то особая причина?

Я открыла холодильник, достала начатую бутылку розового вина и налила себе стакан.

— Не горю желанием проводить время, уткнувшись носом в их бедра. Я предпочитаю, чтобы ты занимался моими.

— Конечно, но это тут совсем ни при чем и одно другому не мешает. Что тебя беспокоит?

— Не могу объяснить. Не хочу об этом говорить. Мне это противно, вот и все. Я создана для операций, а не для того, чтобы держать кого-то за руку.

— Ты говоришь глупости, Love.

— Что?

— Ты не «создана» ни для чего. Никто ни для чего не создан. Ты можешь сделать из себя все что хочешь.

— Как бы то ни было, я не хочу делать это.

— Понимаю. Но если ты позволишь мне высказать свое мнение, то, слушая женщин, ты лишь станешь лучшим хирур…

Вдруг, не знаю, что на меня нашло, я метнула стакан в стену и заорала: