Одержизнь - Анна Семироль

– Не вини себя, – едва слышно произносит Акеми.

– Я не могу. Я не понимаю, что с тобой, и хочу найти причину. Что-то мешает мне сказать: «Вот моя любимая женщина, она со мной счастлива». Я с тобой счастлив, а ты… ты – нет.

Акеми низко склоняет голову, вздыхает:

– Жиль… ты помнишь всё, что с тобой было?

– Да. С определённого момента. Маленьким себя плохо помню. А что?

– Ты помнишь, как… как умирал?

Жиль отстраняется. Слегка, просто убрав плечо, которым он касается Акеми. Но ощущение, будто между ними тут же вырастает холодная стена.

– Помню, – глухо отвечает мальчишка.

– А что было после?..

Он молчит. Слишком глубоко врезалось в память ощущение, которое было «после». Настолько, что он полгода старательно гнал от себя это жуткое воспоминание.

«Это не сравнить ни с чем, Акеми. Когда небо накрывает тебя всем собой и ты понимаешь, что оно не высокое и невесомое, а безжалостное и невыносимо тяжёлое. И оно давит тебя, медленно и жутко, а тебе даже кричать нечем и хочется биться – а тела нет. И ты можешь только осознавать, что оно впитывает тебя, делая своей частью. И этот момент – когда ты перестаёшь быть живым человеком, переходя во что-то иное… он кошмарен. Это как осознать, что такое „никогда“. Отец Ксавье говорил что-то про освобождение, про абсолютный разум… Наверное, я был слишком напуган, чтобы осознать происходящее и почувствовать свободу. Или меня слишком быстро вернули. Я не хочу делиться этим с тобой. Прости».

– Жиль?..

– А потом я шёл к тебе. Не знаю, было ли там время или расстояние… Помню, что шёл. Тянулся к твоему голосу, образу… сложно объяснить. Потом понял, что я живой, я расту, я помню.

– Ты помнил обо мне… там?

«Помнил ли я? Когда небо сделало меня прозрачным, чтобы вглядеться, я весь оставался лишь тобой. Твоим именем. Как просьба, мольба, самое дорогое, самое живое, суть меня. Как последнее, что я не хотел отпускать, не желал отдавать никому. Когда всё, чем я был, осыпалось в никуда, таяло, пропадало, я держался за твоё имя. И ты спрашиваешь, помнил ли…»

– Помнил. Я…

– Я тебя люблю, – просто говорит она и кладёт голову ему на плечо.

Внезапно Жиля обжигает странная догадка. Нелепая, но настолько очевидная, что на мгновение он забывает, как дышать.

– Акеми… Ты что, думаешь, что это не я?!

– Бака, – нежно говорит она и щёлкает его по носу. – Ничего я такого не думаю! Но иногда… Всякое в голову лезет. Очень сложно вернуться в большой мир, который ещё и изменился, после почти года в маленькой камере.

Мальчишка понимающе кивает, но его всё ещё не отпускает мысль о том, что в странном поведении Акеми виноват именно он. «Ей надо больше отдыхать. А я к ней то и дело со своими нежностями… Может, её утомляет, когда я о ней забочусь? Она же одна была всё это время, отвыкла совсем. Значит, надо оставить её в покое? Но вот как…»

– Здесь красиво, – говорит Акеми, скользя взглядом по крышам домов. – Я хотела бы тут жить. Много-много лет назад.

– А сейчас чего тебе хочется? – спрашивает Жиль, не особо надеясь на ответ.

Девушка задумывается на мгновенье и выдаёт радостно:

– Мёду!

– Пошли. Если наши проснулись, скажем… скажем…

– Что я хожу во сне.

Жиль встаёт, встряхивает куртку, накидывает её на плечи девушки, придирчиво осматривает Акеми сзади.

– Так лучше. Никому, кроме меня, не дам смотреть на твою попу!

Они идут рядом, и Акеми прячет пальцы в ладони Жиля. Рука её постепенно согревается, и мальчишка думает, что это добрый знак. «И Акеми отогреется. Ей просто нужно время. Я буду рядом. Как только она позовёт – я буду рядом. Так было всегда. И так всегда будет…»

Резкий звук заставляет мальчишку вздрогнуть и обернуться. Странный звук. Так лопается под ногой стекло. Жиль делает шаг назад и вбок, закрывая Акеми спиной.

– Ты тоже это слышал? – шёпотом спрашивает девушка.

– Да. И это не со стороны нашей стоянки.

И снова звук: ближе, левее и выше. Будто в одном из домов что-то перекатилось по полу. Не выпуская руки Акеми, Жиль всматривается в пустую улицу. Шарит взглядом по окнам, напряжённо вглядывается в разбитые витрины, изучает брошенные вдоль дороги машины, перевёрнутые мусорные контейнеры. Сердце стучит слишком громко, Акеми взволнованно дышит. Мальчишке отовсюду слышатся шорохи, тихое поскрипывание, перестукивание. «Успокойся. Соберись. Сам себе страху нагоняешь», – убеждает себя Жиль.

Акеми испуганно охает, теребит Жиля за руку:

– Смотри!

В метре от того места, где они стоят, мальчишка видит следы. Цепочка глубоко вдавленных в прибитый вчерашним дождём слой пыли отпечатков обуви. Жиль таращится на них, стараясь унять приступ паники и найти всему разумное объяснение, но никак не может. Три параллельно идущие дорожки человеческих следов ведут в сторону, откуда пришли Жиль и Акеми. Две пары отпечатков взрослых, и один след точно принадлежит ребёнку.

– Акеми, не бойся. Может, с Амелией кто здесь гулял…

– У Амелии ножки меньше, – севшим от страха голосом отвечает японка. – И они вчера в эту сторону не ходили.

– Спокойно. Нас вчера не было часа полтора. И мы не знаем, чем занимались наши спутники. Может, в это время…

– Пойдём отсюда, – умоляет Акеми. – Пойдём, пожалуйста.

Жиль снова внимательно смотрит на окна домов, стараясь уловить движение.

– Эй! Кто-нибудь есть? – громко спрашивает он. – Покажитесь!

Акеми, бледная, дрожащая, утыкается лицом в его плечо, тянет за руку прочь. Мальчишка привлекает её к себе, ободряюще сжимает в объятьях. Взгляд голубых глаз мечется по окнам третьего этажа дома с облупленной розовой облицовкой и вывеской на фасаде «Аптека». Что-то было там, промелькнуло на самом краю зрения, зацепило, держит, не даёт уйти, невзирая на леденящий страх. И лишь когда Акеми опускается на колени и тихо начинает умолять о чём-то по-японски, с Жиля спадает оцепенение.

– Всё-всё, тише. Уходим, сэмпай. Мы уходим.

Всю дорогу до стоянки они изучают пыль под своими ногами, но нигде больше не находят чужих следов. Только отпечатки босых ступней Акеми и лёгких ботинок Жиля.

– Там были призраки, – убеждённо говорит девушка, когда они сворачивают с улицы Фэдерб на площадь Гар перед вокзалом. – Это Кейко приходила, наверное. Я же её позвала…

– Сэмпай, призраки невесомы. А тот, кто там был, давил ногами стёкла и что-то ронял в доме. И оставил следы. Надо всё рассказать отцу Ксавье как можно скорее.

Ксавье, лохматый и ужасно неуклюжий спросонья, внимательно выслушивает сбивчивый рассказ ученика и