Повесть о юности - Григорий Медынский

— А почему вы, как мать, не позвонили мне, не спросили, не предупредили? Вы же знаете, что в классе ничто не должно совершаться без классного руководителя! А у нас с вами контакта нет.

Наконец позвонил Сухоручко.

— Я не звонить, а зайти ко мне просила! — сказала Полина Антоновна.

— Да ведь некогда, Полина Антоновна! Уроки нужно учить…

— Уроки учить? А где вы до сих пор были?

— Я? У товарища.

— У какого товарища?

— А разве это не все равно? Могу же я к товарищу зайти?

— Я вас спрашиваю: у какого товарища вы были?

— Ну, у Прудкина.

— А вы не нукайте! И не лгите. Да, не лгите! Вы говорите неправду. Прудкин был у меня.

— Ну да! — тут же вывернулся Сухоручко. — Я к нему зашел, а его не было. Я пошел к другому.

— К кому?

— К Трошкину.

— Хорошо. Спросим Васю. А сейчас — прошу ко мне.

Сухоручко пришел, уже догадываясь кое о чем, но ничего в точности не зная. А поэтому он врал, выкручивался, отказываясь и споря, и признаваясь только тогда, когда деться было некуда. Уже и муж пришел с работы, когда вконец издерганная, морально измученная Полина Антоновна закончила этот тяжелый разговор.

— Ну как? Пойдем в кино? — спросил муж.

— Какое тут кино! У меня еще контрольные не проверены. Придется ночь сидеть!

А утром новые разговоры — в классе свои, в учительской свои. Правильно сделал Борис или неправильно? Должен был он говорить о вечеринке Полине Антоновне или не должен? Нужно разрешать такие вечеринки или не нужно? Так повела себя Полина Антоновна или не так?

Вечером Полина Антоновна позвонила Елизавете Васильевне, классной руководительнице девочек. Внутренне она была убеждена, что на такого рода вечеринки нельзя смотреть сквозь пальцы, и она поступила правильно: бывают минуты и обстоятельства, когда нужно проявить твердость и решительность. Но, может быть, она в чем-то и перегнула палку, ошиблась, и ей хотелось проверить себя. Елизавета Васильевна, оказывается, еще ничего не знала.

— Вы меня убили! — охнула она, выслушав рассказ Полины Антоновны.

Она помолчала, подышала в трубку, видимо собираясь с мыслями, и продолжала:

— Хотя, пожалуй, этого можно было ждать! Юлю Жохову вы сами видели. «Прекрасна, как ангел небесный…» Ну, и остальное почти по Лермонтову. Дуся Федотова — то же самое, хотя и в другом стиле. Девочки зовут ее «мадам Бовари». Вот Инна Вейс меня удивила. Очень эксцентрическая особа и пошла туда, вероятно, из стремления к оригинальности. А в общем, конечно, ужасно!

Елизавета Васильевна еще помолчала, еще подышала в трубку, собираясь что-то сказать, но не решаясь.

— А как мы с этим делом кончать будем? — спросила она наконец.

— Давайте думать! — ответила Полина Антоновна.

— Скажите… — Елизавета Васильевна слегка замялась, — у вас как это?.. Ну, одним словом, в школе об этом знают?

Полина Антоновна поняла, о чем говорит Елизавета Васильевна, и ей стало очень неловко. Она сразу даже не нашлась, что сказать на эту трусливую попытку скрыть происшествие, и только неопределенно что-то промычала. Елизавета Васильевна почувствовала это и быстро изменила тон:

— Впрочем, это, конечно, все неважно. Нам действительно нужно что-то решать.

Поговорили, подумали и решили: чтобы не раздувать это дело, по классам его не обсуждать, зато обстоятельно разобрать на объединенном заседании комсомольских бюро с привлечением узкого актива.

В число этого актива попал и Валя Баталин.

Он уже знал все, все подробности: и о «бутылочке», и о поцелуях, и о том, что Юля Жохова пила вино и потом повалила Сухоручко на пол. И все-таки он не мог представить себе этого, не допускал, считал это просто немыслимым. И только когда началось обсуждение пирушки и одна, на виду у всех, предстала Юля, потупив глаза, перебирая руками передник, такая же легкая, с такими же голубыми глазами и пышными, легкими волосами, — только тогда Валя понял, что́ произошло. Ему было стыдно смотреть на Юлю, он сидел, опустив голову, насупившись, точно не желая ничего слышать. Но он все слышал, и ни один вопрос, обращенный к Юле, ни один ответ ее не проходил мимо его сердца.

— Как же это все-таки могло быть, Юля? — спросила Елизавета Васильевна, скорбно сложив ладони.

Юля помолчала, оправила фартук, подняла глаза — голубые, безоблачные! — потом опять опустила.

— Может быть, мы ошиблись… Мы думали… В нашей дружбе все так официально, и никакой настоящей дружбы нет…

— А что ты называешь настоящей дружбой? — задал вопрос Игорь.

— Настоящая дружба?.. Это… Ну, я не знаю, как выразиться…

— А ты говори, как умеешь! — сказал председательствовавший на собрании Борис.

— Это… это… — повторяла Юля, и вдруг глаза ее наполнились слезами, стали красными, как у кролика. Юля заплакала.

Эти слезы перевернули всю душу у Вали. Ну, действительно, может быть, ошиблась!.. Может быть, все это и не так страшно, как кажется. Ведь если человек плачет, значит он понимает, сознает, раскаивается. Если девушка плачет на виду у всех, зачем же еще ее терзать, допытываться, требовать какого-то определения настоящей дружбы, когда этого определения, может, никто и дать не может?

Борис спокойно, чуть иронически посмотрел на Юлю и, дождавшись, когда прошел первый, оказавшийся не очень долгим, приступ слез, так же спокойно сказал:

— Ну, хорошо! Согласен! Дружба у нас не настоящая. И то, что с вами произошло, об этом самом и говорит, что дружба не настоящая. Ну, а как по-твоему: то, что сделали вы, укрепляет дружбу или, наоборот, подрывает?

Укрепляет это или подрывает дружбу — ну что тут можно сказать? Чтобы ответить, нужно подумать, а Юля… Юля вообще не привыкла думать. А сейчас она прежде всего хотела бы избавиться от того позорного положения, в которое попала. К тому же она чувствовала, что в вопросе Бориса кроется какая-то ловушка. Что это за ловушка, она понять не могла и, чтобы избежать ее, она прибегла к тому, к чему привыкла в таких случаях прибегать, — к хитрости.

— Мы хотели укрепить дружбу, — сказала она.

Борис усмехнулся, а сидевшая все это время, как на иголках, Таня Демина выкрикнула:

— Не хитри, Юлька!

Таня сначала сама испугалась неожиданности своего окрика и взглядов, внезапно обратившихся на нее, но потом, решив, видимо, что теперь все равно, она энергично встала и, перекинув косу на грудь, быстро и горячо заговорила:

— Ну, зачем ты хитришь? И как тебе, Юля, не стыдно?.. Дружба!.. Какая дружба? Где дружба?.. Вино! Эта самая «бутылочка»! Гадость! Даже слушать совестно! А ты говоришь о настоящей дружбе. Теплая компания это, а не дружба. Опозорили!.. Вы дружбу оскорбили! Вы… вы ее вином залили. Как теперь… ну, как теперь на нашу дружбу смотреть будут?..

— Вот именно! — кивнул ей Борис, когда Таня, вся пылающая от простого человеческого возмущения, охватившего ее, села на место так же стремительно, как встала.

По правде сказать, от Тани он этого совсем не ожидал. Она казалась ему очень простенькой и не очень активной девушкой, неспособной на решительные поступки. Так, по его мнению, должна была выступить Нина Хохлова, секретарь комсомольского бюро. Но Нина Хохлова сидела, наоборот, с вялым и капризным выражением на лице. Она, как и Феликс, знала о предполагавшейся вечеринке, но не придала этому значения. Елизавета Васильевна упрекнула ее за это, поставив в пример Бориса, и теперь Нина сидела, явно обидевшись.

Зато так же горячо, как Таня, хотя и очень, коротко, высказалась Лена Ершова, редактор стенгазеты. Блестя черными, пронзительными глазами, она сказала, что все это ее «как ошпарило» и это просто по́шло. Люда Горова, наоборот, подошла к делу очень обстоятельно и серьезно, говорила о причинах всей этой глупой истории и выводах из нее. О том же — о причинах и выводах — говорила и Полина Антоновна, и обсуждение постепенно пошло по этому пути: дружба — не самотек и не приятное времяпрепровождение. Нужно работать, выискивать формы, чтобы помогать друг другу и сплачивать два коллектива; может быть, для этого создать какую-то комиссию…

— Комиссия! Уж очень бюрократическое слово!

— Комитет!

— Комитет… Тоже что-то не то.

— Совет!

— Совет по дружбе!

— Совет дружбы!

— Вот это хорошо: «Совет дружбы».

Так совместными усилиями ребята пытались найти формы и пути работы, определить направление этой работы. И пошатнувшееся было дело снова крепло и становилось на правильный путь.

Приободрившись, шел с этого собрания и Валя Баталин. Сначала ребята шагали все вместе, говорили о коллективе, о дружбе, о том, кого выделить в «Совет дружбы». В голове у Вали уже складывалась статья для газеты «Дружба или флирт?» Потом он остался один и стал думать о Юле Жоховой, о том, как ее пытал Борис, как ее горячо, но бессердечно отчитала Таня Демина и как ей сейчас должно быть тяжело и стыдно.