Повесть о юности - Григорий Медынский

Полина Антоновна попыталась представить себе положение вечно виноватого в чем-нибудь человека, человека, вынужденного отвечать за каждую разбитую тарелку и выслушивать жалобы, что на него тратится вся жизнь его матери. Какое столкновение чувств и живых человеческих побуждений должно бушевать у него в душе! Какое сочетание утверждения и унижения, гордости и послушания, любви и протеста! Какое длительное, затянувшееся оскорбление!..

Отсюда — ранимость его, и настороженность, и готовность к отпору, и жестокая борьба за свое достоинство! Да, в школе он хочет отстоять свое достоинство! Его здесь преследует то же: «Трошкин, замолчи!.. Трошкин, прекрати!» Но здесь у него нет ни к кому нежных чувств, во имя которых нужно ломать самого себя. Здесь он — равноправный член коллектива, и он хочет быть равноправным, хотя бы ради этого и пришлось дать кому-то «в лоб». Отсюда — защитная оболочка, прикрывающая трагедию нескладной и несчастной жизни в семье, стремление любыми средствами стать вровень с другими. И, пожалуй, прав был директор в том памятном споре о двойках: Васю, конечно, нужно было поддержать…

Вот так осмыслив и представив себе образ Васи, Полина Антоновна поняла, что она очень и очень опоздала: в жизнь Васи давно нужно было вмешаться.

Полина Антоновна хотела уже уходить, когда хлопнула входная дверь и соседка, прервав разговор, сказала:.

— Ну вот, видно, и он!

Она выглянула в коридор и подтвердила:

— Он!

Вася оглянулся, увидел Полину Антоновну и растерянно остановился, звякнув ключами.

— Полина Антоновна?

— Да, Вася! Я к тебе!

Ей теперь было уже безразлично, с кем говорить, — ей нужно было поговорить и с тем и с другим, но поговорить в отдельности. Она вошла вслед за Васей в комнату, затворила за собой дверь и тут же, стоя, спросила:

— Почему вы это сделали, Вася?

— Полина Антоновна! — поняв, о чем идет речь, быстро-быстро заговорил Вася. — Не рассказывайте маме! Сделайте как-нибудь, чтобы мама не узнала!

— Нет, Вася! Этого сделать нельзя. Да и нельзя все скрывать. Нельзя строить жизнь на лжи и фальши. Нужно прояснять отношения, Вася! Вы мне скажите: почему вы это сделали?

— Я?.. Ну, так… По глупости.

— Почему — по глупости? Разве вы глупый?.. Вы, по-моему, совсем не глупый. У вас и голова не плохая и сердце. Так почему же?.. Ведь проще же было купить цветок и принести в школу.

— У меня денег не было…

— А мама?.. Вы маме говорили об этом?

— Нет! Что вы! — Вася опустил голову.

— Почему? Об этом нужно было прежде всего сказать маме!

Голова Васи опускалась все ниже и ниже, он начал теребить шапку, которую все еще держал в руках, щипать на ней мех.

— Вы что?.. Боитесь ее? — спросила Полина Антоновна.

Вася ничего не ответил, но из глаз его вдруг покатились крупные, как виноградины, слезы.

Полина Антоновна не хотела выпытывать у него всех секретов. Поэтому она решила не настаивать на ответе и не спрашивать о причине слез.

— Я оставлю записку, Вася. Пусть мама ко мне обязательно придет.

Вася молча поднял на нее глаза. В них была уже не мольба, а обреченность.

— Вы не бойтесь! — успокоила его Полина Антоновна. — Вам ничего плохого не будет. Но мне с ней обязательно нужно поговорить.

Полина Антоновна оставила записку, и на другой день к ней пришла мать Васи.

— Расскажите мне, как вы строите свои отношения с сыном? — сразу же спросила Полина Антоновна.

— Какие отношения? — попробовала было обидеться Надежда Ивановна. — Он для меня — всё. Вот и все отношения!

Но Полину Антоновну теперь уже не обманывали эти громкие слова, не обманывала и страстная нота в голосе, с которой эти слова были сказаны. Она ставила один за другим вопросы, и постепенно ей становилось ясным и бесспорно хорошее стремление матери руководить сыном, и желание оградить его от зла, рисовавшегося ее воображению, и в то же время полная ее беспомощность и неумение в воспитании сына.

— Надежда Ивановна! Дорогая! Я сама мать, сама вырастила сына и понимаю все. Редкая мать не плакала над своим сыном и не мучилась с ним: «Я всё тебе отдаю, а ты вот какой!» Но поверьте мне, вы затормошили его. Затормошили и забили!

— Я? Забила? — в голосе матери послышались слезы. — Я ему всегда только добра хотела! Только добра! И сама я… Вот говорят, облик родителей воспитывает. Уж я ли не работаю, а он…

— Воспитывает не просто облик, Надежда Ивановна. Воспитывает система.

Полине Антоновне очень хотелось сказать то главное, что она вынесла из наблюдений за последние дни, но сказать деликатно, чтобы не обидеть Надежду Ивановну. Нужно больше думать о сыне, а не о себе, не о своих чувствах. Соразмерять все движения души — и меру любви и меру строгости, одинаково боясь и бесхарактерной мягкости, и холодной суровости, и не в меру горячей страстности. Нужна ласковость без приторности, доброта без слабости и строгость без придирчивости. Мера и такт!

— Вы хотите, чтобы сын ваш бережно относился к деньгам, — говорила Полина Антоновна. — Вполне естественное и очень хорошее стремление. Это куда лучше, чем воспитывать барское мотовство и расточительность. Но делать это можно по-разному. Можно дрожать над каждой копейкой и ставить сына в обидное положение подотчетного слуги, которому нельзя доверять. А можно и самый контроль, который, конечно, необходим, организовать по-другому, без обиды. К хорошему вести нужно тоже умело, Надежда Ивановна! Ведь сына можно поставить в положение равноправного члена семьи, помощника, почти хозяина. Он уже не мальчик, он юноша. Почему бы вам не поговорить с ним в таком примерно духе: «Вот, сынок! Ты теперь вырос, хозяином становишься. А я слабею, я устала, мне трудно одной все соображать и рассчитывать. Давай-ка сядем рядком да поговорим ладком. Вот я получила зарплату. Как мы ее будем расходовать? Что нам нужно купить? На что нам нужно поднакопить?» И вы думаете, он не будет вместе с вами по-хозяйски дрожать над каждой копейкой? Или возьмем домашние работы. Можно сделать из сына мальчика на побегушках, а можно выделить ему постоянные обязанности, выполнение которых он будет переживать как долг. Вам нужно, Надежда Ивановна, менять всю ситуацию в семье, пересмотреть всю жизненную позицию вашего сына и свою собственную позицию в отношении к нему!..

И вот, поговорив так, Полина Антоновна рассказала встревоженной Надежде Ивановне и о том, что случилось с Васей. Они вместе подумали и вместе решили, что сделать, чтобы помочь ему.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Среди многочисленных родных Полины Антоновны у каждого была своя жизнь и своя судьба, и о каждом у нее болело сердце. Особенную заботу вызывали вдовы, оставшиеся после войны с ребятами, которых нужно было растить и воспитывать. Они с мужем помогали им материально, а в трудные минуты старались поддержать, подбодрить. А трудные минуты бывали у каждой: у одной не ладится с дочкой, другая за работой забросила своих детей, а у третьей вчера вечером сына отвезли в больницу. Его надо было навестить. С утра Полина Антоновна была занята по хозяйству, готовилась к урокам на следующую неделю, а на столе лежала куча контрольных работ по двум классам, и только вечером, если успеет все это сделать, думали с мужем пойти в кино. Так понедельник, хотя у Полины Антоновны не было в школе уроков, оказался для нее крайне загруженным днем.

Когда она переоделась и собралась было идти в больницу, раздался звонок. Открыв дверь, она, к своему удивлению, увидела Бориса. Ее охватило смутное беспокойство, и она тут же, в дверях, с тревогой спросила:

— Что случилось?

— Разрешите войти? — не отвечая на вопрос, сказал Борис.

— Конечно, конечно! — ответила Полина Антоновна, еще более обеспокоенная его видом, его тоном, сдержанным и в то же время что-то таящим в себе.

— Вы меня простите… Вы, кажется, собрались уходить, — сказал Борис, входя в комнату и заметив на столе приготовленную шляпку.

— Ничего, ничего! В чем дело?

— Видите ли… Не знаю, как это вам сказать, но нам стало известно, что в субботу вечером была пирушка.

— Какая пирушка? У кого?

— У Сухоручко. Принимали участие в ней несколько наших ребят и несколько девочек.

— Тоже из наших?

— Из наших, — подтвердил Борис.

— Кто?

— Сухоручко, Саша Прудкин, Томызин, Косолапов и Рубин.

— И Рубин?

— Да, и Рубин.

— А что за вечеринка?

Борис неопределенно повел плечами, не то не умея, не то не решаясь ответить на этот вопрос.

— До вас мы это дело разбирать не стали, но… — сказал он наконец. — Одним словом, бюро решило известить вас. Направили меня.

Полина Антоновна помолчала, что-то обдумывая. Борис, снова взглянув на шляпку, сказал:

— Простите! Вам нужно уходить.