Повесть о юности - Григорий Медынский

Полина Антоновна смотрит в эти глаза и чувствует, что перед нею человек, менее всего склонный думать о других.

— Это право дает мне мой педагогический долг! — твердо и спокойно говорит она.

— Не чересчур ли широко вы понимаете свой педагогический долг? — иронически спрашивает отец Вали.

— Думаю, что нет. А вот, по-моему, вы чересчур узко понимаете свой родительский долг! — выдерживая его недружелюбно-иронический взгляд, отвечает Полина Антоновна. — Я очень прошу вас подумать о сыне.

Он молчит. Так из этого разговора ничего определенного не получилось, каждый остался при своем.

Полина Антоновна долго думала: говорить ли ей с Валей и как говорить? Она решила избавить его от непосильной тяжести признаний и прямо сказала ему:

— Я все знаю, Валя, объяснять мне ничего не нужно. Но я хотела бы, чтобы вы все это правильно восприняли. Вы уже почти взрослый человек, перед вами открывается жизнь. А жизнь очень сложна, в ней ко всему нужно быть готовым. И я желаю вам только одного: не теряйте веры в хорошее! А маме нужно помочь, поддержать ее нужно. Вы с папой пробовали говорить?

— Не могу я с ним говорить! — глухо ответил Валя. — Я не выношу присутствия отца. Он — в дом, я — из дома.

— Это бегство, Валя. А в жизнь нужно вмешиваться. И вы имеете на это право. Даже больше: это ваш долг!

— Из этого все равно ничего не выйдет, Полина Антоновна, — все так же глухо проговорил Валя.

— Почему?.. Но маму нужно поддержать. Самое важное для нее сейчас — сознание своей независимости. Она раньше работала?

— Может быть… Не знаю! Не помню!

— Поговорите с ней об этом. Вообще поддержите ее! Ведь она всю свою жизнь отдала вам. Семья для нее — все на свете, и вдруг — все поломалось. Для нее это катастрофа…

Когда Валя после этого разговора пришел из школы, он почувствовал, что без него дома была опять какая-то крупная неприятность. Накрывая стол к обеду, мать бросала ложки, вилки, ходила по комнате, задевая за мебель, худая, раздраженная. Обедали молча. Потом мама пошла мыть посуду, сказав на ходу, что ее попрекают деньгами. Валя ничего не успел ответить и в смутном, невеселом состоянии стал смотреть в окно.

За окном тоже невеселое, облачное небо, голые ветви деревьев и слепая, без единого оконца, кирпичная стена соседнего дома. Она отрезала полнеба, и от этого в квартире было темновато и скучно… Тихо. Но если прислушаться, можно ощутить жизнь всего дома — приглушенные звуки рояля, крик ребенка, четкий голос диктора, какие-то разговоры на лестнице и удары молотка по трубам парового отопления, слышные по всем этажам…

За дверью, в маленькой кухоньке, мать моет посуду. Валя никогда раньше не задумывался над этим. Каждый день, и по нескольку раз в день, и так много лет подряд она мыла посуду. Многие годы она не видела в этом ничего, кроме своего долга перед семьею, кроме своей обязанности хозяйки, может быть, даже радовалась этому. А теперь…

Валя представил ее глаза, устремленные в одну точку, плотно сжатые губы. Порывистый вздох, донесшийся из-за двери, и злой звон вилок дорисовали ему картину…

Валя не мог равнодушно слышать этот металлический звук, казалось говоривший о том, как неспокойно у них в семье. Что-то нужно сделать, как-то поддержать маму, обласкать и успокоить. Валя составил в уме длиннейшие горячие монологи, с которыми он обратится к отцу, лишь только тот придет, и к матери… Но когда она вошла, неся вымытую посуду, он срывающимся голосом пробормотал, что отец не прав и что он, Валя, целиком на ее стороне… Мать молча выслушала эту декларацию и так же молча вышла опять на кухню. Валя почувствовал, что он своим неумелым, неуклюжим вмешательством только подчеркнул внутреннее одиночество матери, но ничего другого сделать не смог и поспешил излить свою душу в дневнике:

«Мне очень жаль маму. Я давно не видел ее улыбки, красиво обнажающей ровный ряд зубов. Ее глаза полны горя и безнадежности. Ей ничего не мило… Она не плачет, но плакать ей хочется, и я удивляюсь, как только она может так крепиться.

Да, чтобы чувствовать себя независимой от мужа, нужно, оказывается, иметь деньги! Деньги — только они связывают двух людей, между которыми утеряно все, что сближало их духовно. Вот, оказывается, как еще бывает в жизни! Гнусно! Как обидно, что деньги имеют у нас еще такую власть над человеком, и как хорошо будет при коммунизме, когда не будет денег. Чудесная, чистая тогда будет жизнь! Проклятые черты моего характера! Я не люблю встречать и провожать, так как совсем не знаю, что нужно при этом говорить и что изображать на лице. Во все проявления чувства у меня вплетается мысль: «А для чего это? Как это глупо, нелогично и неестественно!» и т. д. Из всего этого рождается раздражение. Я не знаю, как это обнять, поцеловать, сказать что-нибудь ласковое.

Не умею я быть ласковым и с мамой. Мне очень тяжело от сознания невыполненного долга перед нею, но ничего не могу поделать с собою. Опять я думаю о молчании, многие годы царившем в нашем доме. Оно изгрызло душу матери, оно приглушило мои чувства. В семье у нас не было проявления ласки, не было разговоров о любви. И сейчас, когда я вижу, что матери нужно, чтобы ее любили, чтобы ее приласкали, я чувствую, что не могу этого сделать, — не умею, не научен той же матерью. Я вспоминаю… Я не злопамятный и не хочу быть злопамятным, но почему-то я не могу забыть, как она бывала совершенно равнодушной, когда я показывал ей монеты, которые коллекционировал, рассказывал об иероглифах и Лобачевском.

Но чувства не заглушены во мне до конца. Я хочу любви, и я хочу любить. В мечтах своих я ищу кого-то, кто понимал бы меня и сочувствовал, кому я мог бы излить все-все, накопившееся на душе. Но все это — внутри, во мне…

Хочется бежать из дому».

Конфликт с Васей Трошкиным начался с пустяка. На перемене ребята расшалились, кто-то толкнул Васю, он пошатнулся и задел стоящий на окне горшок с геранью. Горшок упал и разбился.

— Кто это сделал? — раздался голос неизвестно откуда взявшегося дежурного учителя.

Вася Трошкин, растерянно стоявший над разбитым горшком, не задумываясь, ответил:

— Я!

— Ну что ж, Вася? — говорила потом ему Полина Антоновна. — Придется с мамой разговаривать. Так нельзя. Цветок — материальная ценность. Другие мальчики приносят их, чтобы озеленить школу, а вы…

— Не нужно! Полина Антоновна! Не говорите маме! — чуть не плача, взмолился Вася. — А цветок я другой принесу. Честное слово, принесу!

Он с такой мольбой смотрел на Полину Антоновну и у него при этом так по-детски вздрагивала верхняя губа, что Полине Антоновне стало жаль его.

— Хорошо! — согласилась она.

Но прошел день, другой, а цветка нет.

— Когда же вы принесете цветок, Вася?

— Завтра принесу, Полина Антоновна…

И опять не принес.

— Я забыл, Полина Антоновна! Честное слово… Вечером обязательно принесу. Приду на кружок и принесу.

Вечером он действительно принес горшок с цветком, и Полина Антоновна считала дело законченным. Но в следующем номере стенгазеты появилась заметка: «На что это похоже?»

В заметке говорилось о том, что вместо разбитого им горшка с цветком Вася Трошкин принес…

«Да, он принес цветок, — говорилось в заметке. — Но он его не купил, он не принес его из дому, — он просто перенес цветок с одного этажа школы на другой и вручил классному руководителю. Честно ли это?»

Все произошло случайно. Валя пришел на занятие математического кружка раньше обычного. Он входил в вестибюль в тот момент, когда Вася, уже раздевшись, размахивая руками, через две ступеньки бежал вверх по лестнице.

Валя не спеша разделся, подошел к зеркалу и, смочив языком ладонь, пригладил капризный вихор на макушке. Волосы у него начинали укладываться в прическу, не хуже, чем у других ребят, но с этим петушиным хохолком на макушке не было сладу.

За этим занятием и застал его Игорь Воронов. Валя даже не заметил, как он вошел, и только в зеркале, рядом с собою, увидел вдруг его ядовитую усмешечку.

— Красотой начинаем заниматься, молодой человек?

— Да ну!.. Какой красотой? — смутился Валя. — Так… Волосы поправить.

— Да, да! Рассказывай!.. — продолжал посмеиваться Игорь. — Ты что ж — первый?

— Нет, Вася уж пробежал.

Но когда они поднялись наверх, к классу, где должно было происходить занятие кружка, Васи там не было. Пришел Рубин, потом Витя Уваров, — один за другим стали собираться ребята.

— А где же ключ? Что ж мы в коридоре стоим? Эй! Председатель кружка! Открывай класс!

Валя побежал по этажам искать нянечку, чтобы взять у нее ключ. Тут он и увидел Васю Трошкина. Вася торопливо шел по коридору, направляясь к другой лестнице. Валя увидел в его руках цветочный горшок с невысоким, широколистым растением. Валя удивился, но не очень задумался над этим. К тому же нянечки нигде ее было, а в коридоре уже раздавался приглушенный шум начинавших возню ребят. Нужно было поторопиться и разыскать ключ.