Повесть о юности - Григорий Медынский

Пока он обежал половину школы и разыскал нянечку, собрались почти все ребята, пришла Полина Антоновна. Когда Валя подходил к собравшимся, Полина Антоновна принимала от Васи Трошкина горшок с широколистым растением.

— Ну, вот и хорошо! Я думаю, вы не обижаетесь? — сказала она Васе. — Школа не должна страдать от вашей резвости!

И только тогда Валя все понял. Он открыл класс и, пропуская мимо себя ребят, с недоумением, почти со страхом посмотрел на Васю Трошкина. Он не мог отделаться от этого тягостного чувства и потом, на занятии кружка. Как это может быть? Как можно придумать такую хитроумную, некрасивую комбинацию и в то же время смотреть в глаза обманутой учительнице и сидеть как ни в чем не бывало рядом с товарищами?

Думал Валя и о том, как ему теперь быть и что делать. Он оказался невольным обладателем нехорошей тайны, которую никто не знал и которую никто может и не узнать. И сам Вася, как видно, считает, что он чисто сделал это дело, что никто его не видел, никто ничего не знает и никто ни о чем не догадывается. Поэтому он и сидит так тихо, смирно, старательно работает над своим заданием, даже задает вопросы и только изредка, видно непроизвольно, с беспокойством вдруг завозится на месте…

Валя хотел тут же, после занятия кружка, поговорить с Васей, высказать ему свое возмущение, что-то потребовать, но он ничего не сказал и ничего не потребовал. Он шел знакомым переулком. Разыгравшаяся метель бросала ему в лицо пригоршни сухого, колючего снега. Валя вспомнил, что он комсомолец, редактор газеты, и это решило все. Он поспешил домой и, торопливо раздевшись, сел за стол и написал заметку.

На другой день он показал ее Борису. Тот прочитал и покачал головою.

Заметку решили поместить в ближайшем номере. Но кто-то из редколлегии, вероятно Миша Косолапов, проболтался. Вася Трошкин, узнав о грозящей ему опасности, выследил Валю и прижал его в укромном уголке под лестницей к стене.

— Ты что?.. В лоб хочешь?.. В лоб?.. — шептал Вася, и перед глазами Вали появился крепко сжатый и от напряжения дрожащий мелкой дрожью кулак.

Но Валя видел не кулак, а взгляд Васи, — даже не злой, а исступленный. Этот взгляд и пробудил в Вале не страх, а упорную решимость.

— Ты убери кулак-то! — с необыкновенным для него спокойствием сказал Валя и схватил Васю за кисть руки. Он изо всех сил сжимал руку Васи, чувствуя, что она перестала Дрожать и стала твердой, точно железной. Вася был явно сильнее Вали Баталина.

— Я тебя, знаешь?.. — хрипло прошептал Вася. — Как дам сейчас, раз — и нету!

— А ну, попробуй! — с тем же удивительным для самого себя спокойствием произнес Валя.

Он держал руку Васи Трошкина и смотрел в глубину его глаз. И там, сквозь злобу и ярость, он рассмотрел искорки страха. И вдруг дрогнула железная рука, которую сжимал Валя, поддалась, пошла вниз.

— Ты что же?.. Силой хочешь? — почувствовав победу, сказал Валя.

— Откуда ты знаешь? — вместо ответа спросил Вася.

— А ты скажи: это правда?

И вот уже нет ярости в глазах Васи. Они растерянны, жалки, беспомощны. Вася пытается высвободить руку, но теперь уже Валя держит ее и не выпускает..

— Скажи: правда?

— Пошел к черту! — с новой вспышкой ярости шепчет Вася и, рванув руку, убегает, оставив Валю одного под лестницей.

Прочитав заметку в стенгазете, Полина Антоновна в тот же вечер пошла к Трошкиным. На этот раз она не застала никого — комната была на замке.

— Какая жалость! — огорчилась Полина Антоновна.

— А вы кто будете? — спросила невысокая курносенькая женщина, открывшая ей дверь в квартиру.

— Я?.. — замялась было Полина Антоновна. — Я учительница.

— Васюткина учительница? Да вы пройдите! — женщина отворила дверь в свою комнату. — Сама-то она на вечернем дежурстве, а Васютка-то, может, и подойдет. Он совсем недавно выбежал. Присядьте!

Полина Антоновка секунду поколебалась, но искушение было слишком велико, и она вошла в комнату.

— Да вы садитесь, садитесь! — хлопотала соседка Трошкиных и, прогнав развалившегося на стуле кота, подала Полине Антоновне стул. — Уж очень она горячая! Я про мать-то, про мать Васюткину говорю. Я вот со стороны гляжу: ведь слово по-разному сказать можно. «Вася! Иди обедать!» Можно по-хорошему, а можно так, что от одного голоса душа в пятки уйдет. Я и ей иной раз говорю это, не смотрю, что она, как кипяток, горячая. Ну, разве ж можно так мальчика воспитывать? Ты держи его в строгости, без строгости ребенка воспитать невозможно, баловство одно. Но нельзя же стоять над душой, коршуном над ним висеть… «Так ты смотри! Ты так не делай! Ты не ходи! В кино? Зачем в кино? К товарищу? Зачем к товарищу?» И так — за каждым шагом, за каждой копейкой! На днях в магазин ходил, трех рублей у него не хватило. То ли потерял он их, то ли кассирша не доплатила. И — господи! Что тут было! И так за все — ругань и ругань! Тарелку копеечную разбил — ругань! Обещал прийти в девять часов, пришел в половине десятого — ругань! Чуть что провинился — ругань! Да не какая-нибудь, а чтоб пообидней да побольней: и идиот, и растяпа, и никудышный человек. А потом — слезы и самые жалостные слова: «И неблагодарный ты, и негодный ты, и заел ты мою жизнь, а я на тебя всю себя трачу, всю себя тебе отдаю». Ну, отдавать она, правда, всю себя отдает до донышка. Да ведь все с умом надо! Я и то ей говорю: вы — ученый человек, старшая сестра медицинская. А я кто? Я простая кондукторша трамвайная, я никаких курсов не проходила, а ребят тоже воспитываю. Они у меня тоже учатся: один — в шестых, а другая — в пятых. И тоже их в строгости держу, а сердцем чувствую: когда можно поругать, а когда и нельзя. На одной строгости тоже не воспитаешь. Да они что? Они маленькие, их и поругать не грех. А Васютка — парень! Жених!

— А как он к ней относится? — спросила Полина Антоновна.

— Он-то? — разговорчивая хозяйка на минуту задумалась. — Боится он ее. А любит! Нет, он ее любит! Да если б я на его месте была, да я… Не знаю, что б сделала! А он… Да от мальчишки, я так думаю, и требовать много нельзя! У меня у самой вот: и девчонка есть и мальчишка. Девчонка-то все ластится: «муля» да «муля». Это она так меня вместо «мамули» зовет. А сын… Вот он, — она кивнула головою на мальчика, — сидит и хоть бы что! Да и какой это мальчишка, если он лизаться будет? Так и Васютка! По-своему он тоже ласковый. Видишь, иной раз кипит в нем все, а ничего — держится!..

Полина Антоновна довольно долго просидела у гостеприимной кондукторши и многое узнала от этой словоохотливой и, видимо, рассудительной и участливой женщины. Теперь образ Васи Трошкина рисовался для нее совсем в другом свете, и вся его жизнь приобретала для нее характер одного из вариантов большой темы, которая постепенно складывалась в сознании Полины Антоновны и очень волновала ее, — темы о неразумной любви.

Бывают ли родители, которые не любят своих детей? Бывают, как бывают и другие уродства в жизни. Но уродство не есть закон. А если говорить о законе, каждый родитель по-своему любит своих детей. Но вот в этом «по-своему» и коренится причина многих уродств.

Полина Антоновна затруднялась еще найти точную формулировку для тех мыслей, которые возникали у нее в связи с этим вопросом. Но для нее было совершенно ясно, что некоторые родители любят не столько детей, сколько свою любовь к ним. Для себя она называла это любовным эгоизмом. Конечно же, это эгоизм, когда не личность ребенка, не его подлинные интересы, не его будущая судьба и не его будущий характер, которые мать должна предугадать и за которые должна бороться, а чувства и настроения самой матери определяют ее поведение. Ах, ей жалко! Ах, она не может терпеть! Ах, у нее надрывается сердце! Ах, она не может примириться с тем-то и тем-то! И вот мамаша пичкает ребенка едой, когда он не хочет есть, кутает его, когда ему нужно закаляться, и все это только для того, чтобы ее собственное сердце было спокойно. Поэтому она малодушничает перед ним, когда он капризничает и даже издевается над ней, шлепает его, когда шлепать совсем не за что, и жалеет, когда жалеть нельзя. А в воспитании, как в жизни, нужно прежде всего иметь в виду личность человека — ведь каждая неоправданная уступка капризу и каждый незаслуженный шлепок уже в раннем детстве закладывают черты, из которых впоследствии разовьется характер.

Так из желания добра рождается зло.

Так, очевидно, и у Васи. Мать брошена мужем, мать оскорблена, издергана и, возможно, больна. Но мать, бесспорно, любит сына, мать напрягает все силы и искренне хочет, чтобы из него вышел хороший человек. И это ее хотение заслонило для нее человека со всеми его особенностями, она потеряла всякое чувство реальности и меры и превратилась в этакую Вассу Железнову. А мальчик любит мать и бережет ее, мальчик, возможно, понимает ее жизненную драму…

Полина Антоновна попыталась представить себе положение вечно виноватого в чем-нибудь человека, человека, вынужденного отвечать за каждую разбитую тарелку и выслушивать жалобы, что на него тратится вся жизнь его матери. Какое столкновение чувств и живых человеческих побуждений должно бушевать у него в душе! Какое сочетание утверждения и унижения, гордости и послушания, любви и протеста! Какое длительное, затянувшееся оскорбление!..