Повесть о юности - Григорий Медынский

— Два! — коротко отвечает она.

— Почему?

— Сейчас, по-моему, вы сами можете ответить на этот вопрос.

На другой день у подъезда школы остановился черный, сверкающий «зим» — приехал отец Сухоручко.

— Когда в конце концов моему сыну будут созданы нормальные условия работы? — начал он, войдя в кабинет.

— Прошу сесть прежде всего! — Алексей Дмитриевич указал ему на кресло против себя. — Здравствуйте!

— Здравствуйте! — буркнул отец Сухоручко, садясь в кресло. — Я спрашиваю: когда кончится необъективный подход к моему сыну? Когда его перестанут травить? И почему школа вообще не справляется с обучением моего сына?

— То есть вы хотите сказать: почему ваш сын не справляется с требованиями школы? — поправил его директор.

— Требования школы самые нелепые! — кипя раздражением, сказал отец Сухоручко.

Его густые рыжеватые брови то поднимались, то опускались, и от этого получались взгляды короткие, как выстрелы.

— Но требования школы — это государственные требования! — спокойно возразил ему директор.

Густые брови поднялись, опустились, и новый выстрел-взгляд выразил всю степень снисходительного пренебрежения к подобного рода общедоступным истинам.

— Я сам государственный человек и знаю: государственные требования проводят люди. А они сплошь и рядом искажают, извращают их! Знаете вы, какому издевательству был вчера подвергнут мой сын на уроке математики?

— Нет, не знаю.

— Как же так? Директор — и не знаете!

— А разве вы всегда знаете, что в каждый данный момент происходит в каждой комнате вашего министерства?

— Словом, — пропустив замечание директора мимо ушей, сказал отец Сухоручко, — эта ваша Полина Антоновна вызвала вчера моего сына…

— Простите! Что значит «ваша»? — перебил директор.

— Н-ну, так… я должен сказать, что ученики ее не любят!

— А это не всегда обязательно, — ответил директор, — И во всяком случае не показательно! Наоборот, если мы будем гоняться за любовью детей, мы не сможем их воспитывать.

— Странно!

— Ничего странного!.. Воспитание — это в известной мере процесс борьбы. Воспитывать — значит что-то преодолевать, может быть что-то ломать. А это может многим не нравиться, вызывать сопротивление, даже нелюбовь…

— Это что же — закон?

— Нет. Почему? Бывает и другая форма отношений: когда наши требования совпадают с линией развития ребенка, с влиянием семьи, среды. Тогда конфликта не происходит, — мы получаем встречную волну и, как выражение этого, любовь ученика и к учителю и к школе. В случае с вашим сыном мы, к сожалению, имеем конфликт.

— А разве конфликт не может быть и по вине учителя? Вот вам пример, который я начал рассказывать: эта… Полина Антоновна вызвала вчера моего сына, он все сделал и сделал правильно…

— И вы уверены в этом?

— Да… Он говорит, что правильно. А Полина Антоновна не стала даже смотреть его работу и почему-то заставила все сделать заново. Но в это время прозвенел звонок, и он… не успел! И она ему поставила два. Скажите: на что это похоже?

— Случай, конечно, интересный, но прежде всего я должен его проверить, — сказал директор.

— Так вы что — не верите мне?

— Простите, я должен поговорить с учительницей. Через пятнадцать минут будет звонок.

— Мне очень некогда! — отец Сухоручко посмотрел на часы. — Я не могу жить по вашим звонкам.

— Простите, но мы живем по звонкам!

На перемене директор вызвал Полину Антоновну, и она рассказала все, как было.

— Да, но ему помешал звонок! — хмурясь, заметил отец Сухоручко.

— Я дала Эдуарду неограниченное время. Он стоял у доски минут пятнадцать. За это время я успела спросить еще двух учеников. Ну, а звонок… Конечно, звонок когда-нибудь должен быть!

— Видите! — сказал директор. — Все обстояло не совсем так, как обрисовал вам ваш сын!

— Я вижу одно, — поднявшись с кресла, проговорил отец Сухоручко, — что дирекция школы не прислушивается к голосу родителей, а покрывает все, что творится в школе. Об этом придется поговорить в другом месте. До свидания!

Через несколько дней в школу приехал инспектор: в гороно поступило заявление, что в школе номер такой-то нездоровая обстановка.

«Учительница Полина Антоновка Ромашина не готовится к урокам, не обеспечивает индивидуального подхода к детям и, оглушая их двойками, отбивает желание учиться. Директор все покрывает и совсем не хочет прислушиваться к голосу родителей…»

Полину Антоновну это заявление не то что обидело… Умом она признавала за родителями право жаловаться, не соглашаться с ней, а за гороно и роно — право контролировать ее работу. Но на душе у нее было тягостно. Вспомнилась январская учительская конференция, доклад заведующего районным отделом народного образования, его скрипучий голос и ядовитый взгляд, брошенный в ее сторону.

— Вот чего я не понимаю у некоторых учителей, таких, как Ромашина и некоторые другие. И уроки у них хорошие, и дисциплина, и дополнительные занятия они аккуратно проводят, и внеклассную работу ведут, и уважаемые они у нас люди, и многому у них нужно было бы, казалось, поучиться, а по успеваемости отстают. У Ромашиной Полины Антоновны восемьдесят два процента успеваемости!.. В чем дело? Значит, чего-то недорабатывают. Значит, и внеклассная, и дополнительная и прочая работа проводиться-то проводится, а, видимо, формально, без души. Без души, товарищи! Результаты сами за себя говорят. А труд в нашей стране оценивается по результатам!..

Это прошло и уже почти забылось, и вот заявление снова разбередило душу.

Заявление было явно вздорное, и сам инспектор вскоре почувствовал это. Он поинтересовался системой работы Полины Антоновны, ее планами и соответствием этих планов фактическому проведению урока. Все было в порядке, а обвинение Полины Антоновны в том, например, что она не готовится к урокам, полностью показало свою несостоятельность. Но разволновавшаяся Полина Антоновна продолжала разъяснять и доказывать:

— Да, я иногда применяю такой прием… Я вообще добиваюсь развития самостоятельного мышления учащихся. И если позволяет материал и предыдущая подготовка, я, например, привлекаю к доказательству новой теоремы или к выводу формулы самих учеников. Пусть сразу же прилагают знакомый материал к новым вопросам, пусть сами ищут новые пути и пробивают себе дорогу вперед, а не пассивно запоминают объяснения учителя.

— Ну, это понятно! — сказал инспектор. — Мы здесь имеем дело с явной педагогической неграмотностью родителей.

— Если не с чем-то бо́льшим! — не удержалась Полина Антоновна.

— А именно?

— Вам должно быть виднее!.. — она хотела было уклониться от прямого ответа, но тут же подумала: а зачем уклоняться и отступать перед клеветой? Почему не сказать то, что думаешь?

И ока сказала:

— А по-моему, мы здесь имеем дело с явной человеческой нечистоплотностью.

— Вот как! — инспектор насторожился. — А какие у вас основания предполагать это?

— Жизнь!

Сухоручко несколько дней не было в школе. Ответственный по учету посещаемости Витя Уваров потребовал от него справку от врача. Сухоручко сказал, что он ее забыл, и обещал принести завтра. Завтра — опять забыл.

Тогда вмешался Игорь Воронов. Как староста, он не пропускал теперь мимо себя ни одной мелочи, во все вникал. На другой день Сухоручко дал ему справку от врача — о том, что он был болен ангиной. Игорь передал ее Полине Антоновне и сказал:

— А я сомневаюсь в ней.

— Почему?

— Ребята видели его в это время на Арбате.

— Кто?

— Дима Томызин.

Дима Томызин подтвердил, что он видел Сухоручко на Арбате с какой-то девочкой.

— Так, может быть, это не он?

— Что ж я, Эдьку не узна́ю? — сказал Дима.

Полина Антоновна вызвала Сухоручко.

— Эдя! Кто подписал эту справку?

— Как кто? Врач!

— А как его фамилия?

— Не знаю! Забыл!..

Полина Антоновна позвонила Ларисе Павловне.

— Да, он себя плохо чувствовал! — холодно ответила та. — Справку?.. Ведь он же представил справку!.. А вы что же, даже официальному документу не верите? — холодность быстро переходила в возмущение.

Но Полина Антоновна не поверила ни этому возмущению, ни справке. Она позвонила в поликлинику. Ей сказали, что если подпись врача неразборчива, то по телефону ничего установить нельзя. Полина Антоновна поехала в поликлинику сама, и все стало ясно: штамп и печать принадлежали поликлинике, но врача с такой подписью не было.

Для Сухоручко началась, как он шутя выразился, «именинная неделя» — разговор с Полиной Антоновной и вынужденное признание в подделке справки, бланк которой ему достал у своей матери-врача Додик, потом разговор с завучем, с директором, объяснение с родителями и, наконец, обсуждение на классном собрании, где ему пришлось, пожалуй, хуже всего.