Тихая разведка - Сергей Кольцов

Капитан Шелест трезво отдавал себе отчет о своем крайне опасном положении. «Один в поле не воин, будь у него хоть семь пядей во лбу и каким бы мужеством и смелостью наделен не был», — рассуждал он с солдатской прямотой. Его одежда могла вызвать подозрение у любого встречного. А самое главное было в том, что он не знал ни местного языка, ни немецкого. Даже встреча с каким-нибудь действующим советским партизанским отрядом не давала никакой надежды на скорую реабилитацию.

Иногда капитану слышался далекий, как бы застывший в воздухе звериный крик. Тогда он весь превращался в слух и подолгу сдерживал дыхание. Но вокруг все по-прежнему оставалось безмолвным, лишь звезды теряли свою яркость, предчувствуя наступление утра, и холодновато, с извечной таинственностью смотрели на землю.

Шелест оставил портфель полковника фон Гильфингера на месте своего ночлега, закрепил ремень на поясе с шестью магазинами в чехлах, взял кое-что из продуктов и рассовал их по карманам, за пазуху.

Донесся далекий, неистовый, полный ужаса и страданий женский крик, в котором слышалась мольба о помощи. И это изменило намерения капитана. Он подавил колебания, резко развернулся и пошел в сторону, противоположную той, которую раньше наметил. Оружие держал наготове, когда раздалось несколько близких выстрелов, похожих на хлопки валка при стирке белья на реке. Затем услышал одинокую, не больше, чем в полдиска автоматную очередь. А потом все стихло.

Неожиданно лес расступился, он оказался на опушке. Чуть дальше за низкорослыми деревьями виднелось что-то, подобное человеческому селению.

Относились строения, разместившиеся по обе стороны длинной и широкой единственной улицы, к деревне или к хутору, определить сразу Шелест не мог. Они находились от него в сотне метров, обрушились и теперь тлели с неукротимыми живчиками огня темно-малиновым жаром. Ярко горели два подворья: крайнее от околицы и то, что стояло посередине. И тишина! Тишина погоста…

Шелест долго оставался неподвижным, прислонившись плечом к стволу сосны. На востоке ширилась алая полоса зари.

Над головой Шелеста с тонкой ветки березы, свечой устремившейся вверх, откуда ни возьмись, большая сорока. Словно в насмешку над его нерешительностью, она тут же опустилась на землю и громко застрекотала. Затем, перелетев на сосну, под которой он стоял, нахально, прыгая с ветки на ветку, устроила шумный концерт, сзывая подруг.

Со стороны пожарища донесся истошный, тоскливый собачий вой.

Шелест шевельнулся и, прячась в густо проросшем по опушке кустарнике, короткими перебежками добрался до одного из сгоревших домов по левой стороне улицы. Около погреба с крышей из толстого слоя земли он вновь застыл, разбираясь в непонятной ему обстановке. Перебрался на правую сторону. Улица тянулась с северо-запада на юго-запад. От погреба с несгоревшим, но пустым, без хозяев дома, попал во двор двухэтажного, построенного буквой «Г», кирпичного здания, обнесенного со стороны улицы и по бокам подворья фигурной, из литых чугунных фракций, изгородью. То ли помещичья, то ли общественная усадьба… Распахнутые двери, с битыми стеклами, изрубленные чем-то тяжелым и острым оконные рамы… Возле собачьих будок — две убитые дворняжки… В доме — шесть женских и детских, залитых кровью трупов. Обдуманное, чудовищное разорение…

Шелест обошел несколько домов и дворов — то же самое: растелешенные трупы девчат, молодых женщин. И всюду — кровь, кровь… Словно подкрашенная ярко-красным пигментом патока, разлитая по полу, кроватям, подоконникам, забрызгавшая и стены.

Шелесту стало совсем плохо. Опасность подстерегала его со всех сторон. И еще увидел он в следующем доме при рассеянном утреннем свете лежащие на полу крест-накрест, залитые кровью два трупа. Шагнув в комнату, он испуганно отшатнулся назад, едва не упав на спину: под ногами оказался трупик годовалого ребенка с напрочь отсеченной головкой. Шелест вышел в сени и заметил валявшийся на некрашеном полу плотничий топор, на широкое лезвие которого густо налипли человеческие волосы, склеенные кровью. Пол был испятнан светло-вишневыми каплями.

Почувствовав какое-то странное недомогание, капитан выскочил из сеней и вошел в соседнюю избу. В первой же комнате с русской печью, на широкой лавке вдоль стены с окном, против которой стоял топорной работы обеденный стол, сейчас порушенный и представлявший собой крошево из деревянных обломков, со спутанными русыми волосами, покрывавшими их лица, лежали нагишом два юных девичьих тела.

Шелест вздрогнул. Его, видавшего виды, вдруг стошнило, рот наполнился жгучей и горькой рвотной массой. Он выскочил из дома через вынесенную жестким ударом раму, через зияющую пустоту оконного проема в сторону огорода, лежащего рядом с опушкой леса.

Утро уже наступило.

Вставало золотистое чистое солнце, слизывая росные капли. А Шелеста бил озноб, принуждая дрожать его сильное мускулистое тело.

Небольшая деревня в четыре десятка домов, в основном бревенчатых, крытых тесом либо красной черепицей, расположилась в красивой долине. Она была окружена сплошными лесными массивами, и только проселочная, идущая с северо-востока на юго-запад дорога, связывала ее с внешним миром.

Нервный спазм сжал сердце Шелеста, когда через открытые настежь металлические, сработанные искусным мастером кузнечного дела, ворота он вошел в кирпичное одноэтажное здание деревни. Нельзя было понять его недавних хозяев. То ли молитвенный дом, то ли женский монастырь… На фронтоне виднелась христианская символика…

Следы насилия, вандализма и уничтожения всего живого остались в небольших, некогда уютных, похожих на монашеские кельи, комнатах. Шелест смотрел на бесстыдно обнаженные, скорченные, оскверненные, лежащие внахлест друг на друге на полу, на развороченных кроватях, посиневшие девичьи тела и тихо, по-мужски, плакал.

Только звук залетевшей пчелы вернул его в явь. Шелест, собираясь уходить, так и не понял: во имя чего и кому понадобилась эта жестокая кровавая драма? Кто исполнитель страшного преступления? Он шагнул к выходу, стремясь поскорее покинуть несчастную деревню и раствориться в лесу, а «шмайссер» держал в руках на боевом взводе, когда, миновав правый боковой коридор, вдруг услышал за спиной легкий шорох. Будто кто-то, крадучись, внезапно остановился, задев каким-то твердым предметом кирпичную стену. А может быть не это, а иная, внутренняя сила, настороженность, заставила его повернуться всем корпусом тела, перехватить левой рукой автомат, а правой с утроенной силой взять за запястье девочку-подростка с занесенным над его головой охотничьим топориком. Издав не по-детски хрипловатым голосом вопль неповиновения, девочка бросилась на своего противника с такой силой, что Шелест вынужден был выпустить оружие и болевым приемом завести правую руку противницы за спину. Оба глубоко и запальчиво дышали, разглядывая друг друга.

Незнакомке можно было дать лет четырнадцать-пятнадцать — не больше. Явная гуцулка: суконная коричневая с вышивками безрукавка, под ней черная, с длинными рукавами хлопчатобумажная кофточка, вместо юбки — запаска из домотканой бордового цвета материи с тремя повторяющимися горизонтальными полосками — сиреневой, зеленой и желтой, на ногах — черного хрома легкие сапожки. Роста она была небольшого. Ее светло-русые, зачесанные назад волосы были собраны в пучок и умело, с опытом взрослой женщины, аккуратно повязаны тонкой розовой ленточкой. Со смазливого лица с полными губами невинно смотрели на Шелеста крупные васильковые глаза. Но ее одежда и обувь, окропленные и местами залитые кровью, вызывали отвращение и ужас. Даже гладко зачесанные назад волосы были усеяны мелкими красными точками. Она где-то уже, по-видимому, умылась, только наспех. От нее разило чесночным духом и перегаром самогона. Трудно, невероятно трудно было поверить в то, что этот птенчик, по сути только недавно вылетевший из гнезда, мог творить злодеяния, от которых в жилах стыла кровь.

Шелест оттолкнул юную валькирию на середину комнаты и поднял с пола автомат.

— Кто ты? — певуче спросила она Шелеста на западноукраинском диалекте. — Ты застрелишь меня? Нет, ты не посмеешь!..

— Нет! Тебя, хотя ты и ребенок, нужно повесить.

— Меня? Ах, ты москаль поганый! Да ты хоть знаешь, кто я?

— Да! Ты преступница и убийца, тебя можно судить по закону и без закона…

— Нет! Брешешь, москаль. Я сестра, родная сестра «лесных братьев»! У них длинные руки. А этих, — она кивнула головой в сторону распахнутого окна, — деревенских, я просто резала, выпуская их псиную кровь… — Девчонка кинула взгляд на лежащий рядом с Шелестом топорик и опустила правую руку в малый кармашек суконной безрукавки.

Шелест отметил это спокойное движение девчоночьей руки, но подумать не успел, лишь подсознательно отвернул лицо в сторону. В то же самое мгновение рука ее, вернее, пальцы, собранные в жменю, покинули кармашек, и она резко бросила ему в глаза пыль нюхательного табака и опрометью кинулась к заманчивой цели — охотничьему топорику.