Бен-Гур - Лью Уоллес

Ильдерим взвился, пронзительно закричав:

— Клянусь славой Господней! Востоку судить, честно ли выиграна гонка!

— Нет, добрый шейх, — сказал Малух, — организатор выплатил деньги.

— Хорошо.

— Когда они сказали, что Бен-Гур разбил колесо Мессалы, организатор рассмеялся и напомнил удар по арабам на повороте.

— Что с афинянином?

— Мертв.

— Мертв! воскликнул Бен-Гур.

— Мертв! — эхом повторил Ильдерим. — Как печется Фортуна о римских монстрах! Мессала уцелел?

— Сохранил жизнь, шейх, но она будет ему обузой. Врачи говорят, он будет жить, но не сделает более ни шагу.

Бен-Гур молча поднял глаза к небу. Ему представился Мессала, прикованный к креслу, как Симонид, и, как тот, передвигающийся на плечах рабов. Славный старик держался хорошо, но что будет с этим при его гордыне и тщеславии?

— Симонид поручил сказать мне далее, — продолжал Малух, — что у Санбалата не все гладко. Друз и те, что подписывали вместе с ним, передали вопрос уплаты пяти талантов, проигранных ими, на суд консула Максентия, а тот переадресовал цезарю. Мессала тоже отказался платить, и Санбалат, повторяя Друза, обратился к консулу, у которого этот вопрос решается до сих пор. Лучшие из римлян говорят, что опротестовать пари не удастся, и все остальные партии согласны с ними. Город гудит от скандала.

— Что говорит Симонид? — спросил Бен-Гур.

— Хозяин смеется. Если римлянин заплатит, он разорен; если откажется — обесчещен. Все решит имперская политика. Оскорбление Востока — плохое начало парфянской кампании; оскорбить шейха Ильдерима значило бы восстановить против себя пустыню, по которой лягут коммуникации Максентия. Поэтому Симонид просил передать, чтобы вы не волновались. Мессала заплатит.

К Ильдериму тут же вернулось хорошее настроение.

— Ну, в путь, — сказал он, потирая руки. — С делами управится Симонид. Слава — наша. Я прикажу подать лошадей.

— Подожди, — вмешался Малух. — Там ждет еще гонец. Ты выслушаешь его?

— Клянусь славой Господней! Я забыл о нем.

Малух отошел и вернулся, ведя мальчика с учтивыми манерами и благородной наружностью, который опустился на колени и сказал:

— Ира, дочь Балтазара, хорошо известная доброму шейху Ильдериму, послала меня с поручением к шейху, который, как она сказала, окажет ей большую честь, приняв поздравления с победой его четверки.

— Дочь моего друга любезна, — сказал Ильдерим, довольно блеснув глазами. — Передай ей этот камень в знак моего удовольствия.

Говоря, он снял с пальца кольцо.

— Я сделаю, как ты сказал, о шейх, — ответил мальчик и продолжал. — Дочь египтянина поручила мне и другое. Она просит доброго шейха Ильдерима передать молодому Бен-Гуру, что ее отец временно остановился во дворце Идерна, где она ждет завтра после четырех. Если вместе с ее поздравлениями шейх примет и благодарность за эту любезность, она будет очень признательна.

Шейх взглянул на Бен-Гура, чье лицо вспыхнуло от удовольствия.

— Что скажешь? — спросил он.

— С твоего позволения, шейх, я повидаю прекрасную египтянку.

Ильдерим рассмеялся и сказал:

— Зачем отказываться от удовольствий молодости?

Бен-Гур ответил гонцу:

— Скажи пославшей тебя, что я, Бен-Гур, приду к ней во дворец Идерна, где бы он ни был, в назначенное время.

Тот встал и, отвесив безмолвный поклон, удалился.

В полночь Ильдерим отправился в путь, условившись оставить коня и проводника для Бен-Гура.

ГЛАВА XVI

Во дворце Идерна

На следующий день Бен-Гур свернул от Омфалуса в колоннаду Ирода и вскоре подходил ко дворцу Идерна.

Он вошел в первый вестибюль, по обеим сторонам которого поднимались к портику крытые лестницы. У лестниц сидели крылатые львы, посередине возвышался гигантский фонтан в форме ибиса — все напоминало о Египте; все, даже балюстрады лестниц, было высечено из массивного серого камня.

Над вестибюлем и подножием лестниц поднимался портик, такой легкий, так изысканно пропорциональный, что его безошибочно можно было отнести к греческому стилю. Белоснежный мрамор сообщал впечатление лилии, небрежно брошенной на голую скалу.

Бен-Гур задержался в тени портика, чтобы насладиться законченностью линий и чистотой мрамора, затем прошел во дворец. Огромные двери стояли распахнутыми, ожидая его. Проход, в который он вступил, был высоким, но несколько узким; пол устилала красная плитка, и соответствующий оттенок был придан стенам. Простота обещала нечто прекрасное впереди.

Он двигался медленно, давая отдых всем чувствам. Через несколько мгновений он будет в обществе Иры; она ждет его, ждет с песнями, рассказами и подшучиванием, остроумным, забавным и прихотливым; с улыбками, украшающими взгляд, и взглядами, придающими чувственность шепоту. Она посылала за ним в ночь лодочной прогулки по озеру в Пальмовом Саду, послала и теперь, и он идет к ней по прекрасном дворцу Идерна. Бен-Гур был счастлив и скорее мечтателен, чем задумчив.

Проход привел к закрытой двери, перед которой он помедлил. Широкие створки начали раскрываться сами, без скрипа или звуков чьего-либо участия. Загадочность движения была забыта перед открывшимся видом.

Стоя в тени прохода и глядя сквозь открытую дверь, он видел атриум римского дома, просторный и богатый до сказочного великолепия.

Невозможно было определить, насколько велико помещение, столь совершенны его пропорции; его глубина уходила в перспективу, чего обычно нельзя сказать о закрытом объеме. Когда он остановился, чтобы осмотреться, и взглянул на пол, оказалось, что стоит на груди Леды, ласкаемой лебедем; переведя взгляд, он обнаружил, что весь пол покрыт мозаичными мифологическими сюжетами. На полу стояли табуреты и стулья, каждый — произведение искусства; столы с богатой резьбой и повсюду — соблазняющие своим видом ложа. Каждый предмет мебели удваивался отражением, казалось, что он висит над поверхностью неподвижной воды; даже облицовка стен, живописные и рельефные фигуры на ней и фрески потолка отражались полом. Потолок изгибался к центру, где сквозь круглое отверстие изливался дневной свет, и видно было казавшееся очень близким голубое небо. Имплювий под отверстием ограждала бронзовая решетка, позолоченные колонны, поддерживающие кровлю вокруг отверстия, вспыхивали под солнечными лучами, а их отражения уходили в бездонную зеркальную глубину. Были и канделябры, и статуи, и вазы; и все это делало интерьер достойным дома на Палатинском холме, который Цицерон купил у Красса; или другого, более знаменитого своей экстравагантностью — Тускуланской виллы Скауруса.

Все еще в своем мечтательном настроении, Бен-Гур осматривался и ждал. Его не обижала неожиданная задержка; когда Ира будет готова, она придет или пришлет слугу. В любом хорошем римском доме атриум служил приемной для гостей.

Дважды, трижды обошел он помещение. Каждый раз, останавливаясь под отверстием в крыше и устремляя взгляд в прозрачную глубину неба, прислонясь к колонне, он изучал игру света и тени и их эффекты: то вуаль, уменьшающая размеры предметов, то сияние, увеличивающее их… однако никто не приходил. Время или, вернее, его течение стало действовать на Бен-Гура, и он спрашивал себя, почему Ира так задерживается. Он снова обвел взглядом фигуры на полу, но уже без удовольствия первого осмотра. Он часто замирал, прислушиваясь: нетерпение придавало некоторую лихорадочность настрою, затем пришло беспокойство и осознание неестественной тишины, породившее, в свою очередь, подозрительность. Однако он отогнал это чувство, говоря себе с улыбкой: «Она накладывает последний штрих на веки или готовит венок для меня; сейчас она придет, еще более прекрасная благодаря ожиданию».

Он сел, чтобы рассмотреть канделябр — бронзовый постамент на роликах, покрытый филигранью; с одной стороны — столб, с другой — алтарь и фигура жрицы; светильники на тонких цепочках, свисающих с пальмовых ветвей, — чудо красоты. Но тишина не давала покоя: он слушал, разглядывая канделябр, слушал, но не слышал ни звука, дворец, похоже был безжизнен, как склеп.

Быть может, ошибка? Нет, гонец пришел от египтянки, а это — дворец Идерна. Он вспомнил, как загадочно отворилась дверь, как бесшумно и независимо от него. Нужно проверить!

Он подошел к двери. Как ни легки были шаги, звук их казался громким и грубым, и Бен-Гур вздрогнул. Он начинал нервничать. Хитроумный римский замок противостоял первой попытке открыть его, и второй тоже. Кровь похолодела в его щеках, он налег изо всех сил — напрасно — дверь даже не дрогнула. Чувство опасности охватило его, и мгновение он стоял в нерешительности.

Кто в Антиохе имел основания причинить ему хоть какой-нибудь вред?

Мессала!