Бен-Гур - Лью Уоллес

— Да, — сказал Тор, чуть просветлев лицом. — Я знал парнишку; из него мог бы получиться король гладиаторов. Цезарь предлагал ему свой патронаж. Я обучал его тому самому приему, который ты сейчас провел, — приему, для которого нужна рука, как моя. Эта штучка завоевала мне уже много венков.

— Я сын Аррия.

Тор придвинулся ближе и присмотрелся, глаза его засияли искренним удовольствием, и он, смеясь, протянул Бен-Гуру руку.

— Ха-ха-ха! Он говорил, что я найду здесь еврея — еврейскую собаку, убийство которой приятно богам.

— Кто сказал тебе это? — спросил Бен-Гур, принимая руку.

— Он, Мессала. Ха-ха-ха!

— Когда, Тор?

— Прошлой ночью.

— Я думал, он ранен.

— Он никогда больше не встанет на ноги. Он лежал на кровати и говорил сквозь стоны.

Живой портрет ненависти в нескольких словах. Бен-Гур понял, что римлянин, если выживет, будет преследовать неустанно. Ненависть станет единственной усладой разрушенной жизни. Поэтому он цепляется за состояние, потерянное на пари с Санбалатом. Бен-Гур заглянул в будущее, в котором бесчисленными способами враг будет покушаться на его жизнь и мешать служению грядущему Царю. Почему не воспользоваться римским методом? Человек, нанятый убить его, может быть нанят и для ответного удара. В его власти предложить большую плату. Искушение было сильным, и, уже почти поддавшись, он случайно взглянул на своего бывшего противника, неподвижно лежавшего с белым запрокинутым лицом, так похожим на его собственное. Осененный, он спросил:

— Тор, сколько должен был заплатить тебе за меня Мессала?

— Тысячу сестерциев.

— Ты получишь их и, если сделаешь то, что я сейчас скажу, получишь еще три тысячи.

Гигант размышлял вслух:

— Вчера я получил пять тысяч приза; да одна от римлянина — шесть. Дай мне четыре, добрый Аррий, еще четыре — и я постою за тебя, даже если старый Тор, давший мне имя, огреет меня своим молотом. Сказки четыре, и я убью лежачего патриция, если прикажешь. Довольно будет закрыть ему рот — вот так.

Он продемонстрирован, захлопнув огромной лапой собственный рот.

— Понимаю, — сказан Бен-Гур, — десять тысяч — это состояние. Ты сможешь вернуться в Рим, открыть винную лавочку у Большого Цирка и жить, как пристало первому ланисте.

Даже шрамы на лице гиганта засияли от удовольствия, доставленного такой картиной.

— Я говорю: «четыре тысячи», — продолжал Бен-Гур, — и в том, что тебе придется сделать за эти деньги, не будет крови. Слушай, Тор. Не похож ли твой друг на меня?

— Я сказал бы, что это яблочко с того же дерева.

— Хорошо. Если я надену на себя его тунику, а на него — свою одежду, если мы с тобой выйдем вместе, оставив его лежать здесь, не получишь ли ты от Мессалы свои сестерции? Тебе нужно будет только убедить его, что убит я.

Тор хохотал, пока слезы не начали заливать ему рот.

— Ха-ха-ха! Никогда еще десять тысяч сестерциев не зарабатывались так легко. И винная лавочка у Большого Цирка! И все это без крови! Ха-ха-ха! Держи мою руку, сын Аррия. За дело и — ха-ха-ха! — если окажешься в Риме, не забудь спросить винную лавочку Тора-северянина. Клянусь бородой Ирмина, я угощу тебя лучшим, хоть бы пришлось занимать у цезаря!

Они снова пожали руки, после чего было сделано переодевание. Условились, что четыре тысячи сестерциев передадут Тору ночью на его квартире. Когда все было закончено, гигант постучал во входную дверь, она открылась, и, выйдя из атриума, он провел Бен-Гура в боковую комнату, где последний завершил маскарад грубыми одеждами убитого бойца.

— Не забудь, сын Аррия, не забудь о винной лавочке у Большого Цирка! Ха-ха-ха! Клянусь бородой Ирмина, не было еще состояния, заработанного так легко. Да хранят тебя боги!

Покидая атриум, Бен-Гур бросил последний взгляд на наемника, лежавшего в еврейских одеждах, и остался доволен. Сходство было поразительным. Если Тор сдержит слово, обман останется нераскрытым навсегда.

Ночью в доме Симонида Бен-Гур рассказал старику все, что произошло во дворце Идерна, и они согласились в том, что через несколько дней всеобщее любопытство будет возбуждено открытием останков сына Аррия. Немедленно сообщат Максентию, и, если подделка не раскроется, Мессала и Гратус успокоятся к своему удовольствию, а Бен-Гур будет волен отправиться в Иерусалим на поиски потерянной семьи.

Прощаясь, Симонид пожелал Бен-Гуру доброго пути и мира Господня с отцовским чувством. Эсфирь проводила до лестницы.

— Если я найду свою мать, Эсфирь, — ты поедешь в Иерусалим и станешь сестрой Тирзе.

С этими словами он поцеловал ее.

Был ли это лишь братский поцелуй?

Он пересек реку у последней стоянки Ильдерима, где нашел араба-проводника. Лошади ждали.

— Этот — твой, — сказал араб.

Бен-Гур взглянул — это был Альдебаран, самый быстроногий и умный из сыновей Миры; после Сириуса, любимый конь шейха. Он понял, что вместе с подарком получил сердце старика.

Тело в атриуме было вынесено и похоронено ночью, после чего Мессала отправил курьера к Гратусу с сообщением о смерти Бен-Гура — на этот раз, бесспорной.

Вскоре близ цирка Максима открылась винная лавочка с надписью над дверью:

ТОР-СЕВЕРЯНИН.

КНИГА ШЕСТАЯ

Там только Женщина одна —То Смерть! Но рядом с нейДругая. Та еще бледнее,Еще костлявей и страшнее —Иль тоже Смерть она?Кровавый рот, незрячий взгляд,Но космы золотом горят.Как известь — кожи цвет.То Жизнь-и-в-Смерть, да, она!Ужасный гость в ночи без сна,Кровь леденящий бред.

ГЛАВА I

Башня Антония. Камера N VI.

Теперь наша история переносится на тридцать дней после ночи, когда Бен-Гур оставил Антиохию, чтобы отправиться с шейхом Ильдерим ом в пустыню.

Произошла великая перемена — великая, по крайней мере, в отношении судьбы нашего героя. Валерия Гратуса сменил Понтий Пилат!

Можно заметить, что новое назначение стоило Симониду ровно пять талантов римских денег звонкой монетой, уплаченных Сежанусу, который находился тогда на вершине власти как фаворит императора; целью было помочь Бен-Гуру, уменьшив вероятность разоблачения во время поисков семьи в Иерусалиме и вокруг него. На такую благочестивую цель верный слуга употребил деньги, выигранные у Друза и его товарищей, которые, уплатив, немедленно и самым естественным образом стали врагами Мессалы, чье дело об уплате все еще решалось в Риме.

Как ни кратко еще было правление нового прокуратора, евреи успели узнать, что перемена не к лучшему.

Когорты, присланные сменить гарнизон крепости Антония, вошли в город ночью; первое, что увидели следующим утром горожане, живущие по соседству, были стены старой крепости, украшенные военными регалиями, которые, к несчастью, представляли собой бюсты императора вперемежку с орлами и державами. Множество возмущенных людей отправились в Цезарию, где находился Пилат, и требовали убрать ненавистные образы. Пять дней и ночей они осаждали дворцовые ворота, пока, наконец, была назначена встреча в цирке. Когда евреи собрались, Пилат окружил их солдатами. Депутаты сдались на милость победителя. Он же отозвал образы в Цезарию, где Гратус, проявив большую рассудительность, и хранил их все одиннадцать лет своего правления.

Худшие из людей временами перемежают дурные дела добрыми; так было и с Пилатом. Он приказал проинспектировать все тюрьмы Иудеи и представить список заключенных с указанием их преступлений. Несомненно, мотив был тот же, что и у всех новоназначенных чиновников: нежелание наследовать чужую ответственность; тем не менее народ, думая о пользе, которую может принести эта мера, почувствовал себя удовлетворенным, а прокуратор получил кредит доверия. Инспекция сделала ошеломительные открытия. Были освобождены сотни людей, против которых вообще не выдвигались обвинения; на свет вышли многие, считавшиеся давно умершими; и более того, открылись двери казематов, о которых не только не знали до того люди, но забыли сами тюремщики. К одному из случаев последнего рода мы сейчас и обратимся, и странно сказать, он произошел в Иерусалиме.

Крепость Антония, занимающая две трети священной территории горы Мориа, была первоначально замком, построенным македонцами. Впоследствии Иоанн Гирканус превратил замок в крепость для защиты Храма, и в его времена она считалась неприступной; однако Ирод, со своим смелым гением, укрепил стены и увеличил их протяженность, оставив после себя огромное сооружение, включавшее все необходимое для твердыни, коей предназначалось быть вечной; там были служебные помещения, казармы, склады, резервуары и наконец — но не в последнюю очередь — всевозможные тюрьмы. Он сравнял с землей сплошную скалу и углубился в нее, сверху же поставил прекрасную колоннаду, соединяющую Крепость с Храмом, так что с крыши первой можно было видеть внутренние дворики последнего. В таком состоянии крепость перешла из его рук в руки римлян, которые немедленно оценили ее по достоинству и дали применение, достойное таких хозяев. Во все правление Гратуса она была цитаделью римского гарнизона и подземной тюрьмой для мятежников. Горе, когда когорты выливались из крепостных ворот подавлять возмущение! И не меньшее горе еврею, входившему в те же ворота в качестве арестованного!