Бен-Гур - Лью Уоллес

Мессала!

И этот дворец Идерна? Он видел Египет в вестибюле, Афины в снежном портике, но здесь, в атриуме, был Рим; все вокруг говорило о владельце-римлянине. Правда, здание находилось в гуще городской толчеи — слишком публичное место для покушения; но именно это и могло привлечь дерзкий гений врага. Атриум претерпел изменение, при всей своей элегантности и красоте он был не более, чем ловушкой.

Справа и слева было много дверей, ведущих, несомненно, в спальни; Бен-Гур проверил и убедился, что все они надежно заперты. Кто-нибудь может прийти на стук… Стыдясь шуметь, он подошел к ложу и лег, стараясь осмыслить странную ситуацию.

Ясно, что его заманили в ловушку, но зачем? И кто? Если это работа Мессалы!.. Он сел, огляделся и улыбнулся вызывающе. Оружие — на каждом столе. Только птицы умирают от голода в золотых клетках; ему же каждое ложе послужит тараном, а он силен, да и отчаяние придает силы.

Сам Мессала прийти не может. Он никогда больше не сможет ходить; он теперь калека, как Симонид. Но он может двигать другими. И где не найдется людей, которыми он мог бы двигать? Бен-Гур встал и снова попробовал дверь. Он крикнул, но сам испугался эха. Тогда, набравшись, сколько мог, терпения и спокойствия, он решил подождать, прежде чем пытаться вырваться.

В таком положении тревога приливает и отливает от мозга, давая периоды передышки. Через некоторое время — он не смог бы сказать, через какое — Бен-Гур пришел к выводу, что все это — недоразумение или ошибка. Дворец принадлежит кому-то; его должны обслуживать; рано или поздно кто-то придет — нужно только подождать до вечера… в крайнем случае до ночи. Терпение!

Придя к такому заключению, он принялся ждать. Прошло полчаса — гораздо больше для Бен-Гура — когда дверь, впустившая его, открылась и сразу закрылась так же бесшумно, как в первый раз, что осталось совершенно незамеченным им.

В это время он сидел в дальнем конце комнаты. Звук шагов заставил его вздрогнуть.

«Наконец она пришла», — подумал он с облегчением и радостью и встал.

Шаги были тяжелыми и сопровождались стуком и скрипом грубых сандалий. Между ним и дверью стояли золоченые колонны, он тихо приблизился и прильнул к одной из них. Вот донеслись голоса — мужские — один грубый и гортанный. Слов он не понимал, так как язык не принадлежал ни Востоку, ни югу Европы.

Бегло осмотревшись, незнакомцы двинулись влево и вошли в поле зрения Бен-Гура — два человека, один очень широкий в кости, оба высокие и оба в коротких туниках. Они не производили впечатления хозяев дома или здешних слуг. Все здесь казалось чудесным для них, все, что привлекало внимание, они ощупывали. Это были грубые животные, чье присутствие оскверняло дворец. В то же время ленивая самоуверенность, с которой они двигались, указывала на некое право или дело. Если дело, то к кому?

Оживленно болтая, они шатались по атриуму, постепенно приближаясь к колонне, из-за которой наблюдал Бен-Гур. Чуть в стороне, в луче солнца, стояла статуя, которая привлекла их внимание. Рассматривая ее, они сами вышли на яркий солнечный свет.

Загадочность, окружавшая все здесь, заставляла Бен-Гура нервничать, и теперь, когда в высоком силаче он узнал северянина, с которым был знаком в Риме и который день назад был увенчан как победитель в кулачном бое, когда он увидел лицо этого человека, покрытое шрамами многих схваток и искаженное следами жестоких страстей, когда он рассмотрел обнаженные члены, являвшие чудо силы и тренированности, плечи геркулесовой ширины, мысль о личной опасности морозом пробежала по венам. Верный инстинкт подсказал, что обстоятельства слишком способствовали убийству, чтобы сложиться случайно. Это наемные убийцы, и пришли за ним. Он перевел взгляд на товарища северянина — молодой, черноглазый, черноволосый, похожий на еврея. Отметил также, что на обоих костюмы, какие профессионалы этого рода надевают на арену. Сопоставив все обстоятельства, Бен-Гур не мог более сомневаться: его заманили во дворец со специальной целью. В этом уединенном месте, без надежды на помощь, он должен был умереть.

Не зная, что предпринять, он переводил взгляд с одного на другого, а тем временем в его мозгу происходило то чудо, когда в минуту смертельной опасности собственная жизнь предстает перед человеком, будто увиденная со стороны. Бен-Гур вдруг понял, что вступил в новую жизнь, которая отличалась от прежней в следующем: прежде он бывал жертвой насилия, а отныне становился нападающей стороной. Только вчера он нашел свою первую жертву! У христианской натуры это вызвало бы раскаяние и слабость, но дух Бен-Гура был воспитан учением первого законодателя, а не последнего и величайшего. То, что он сделал с Мессалой, было карой, а не преступлением. По воле Господа он одержал победу, и теперь это придало ему веры — ставшей источником реальных сил, особенно в минуту опасности.

Но это не все. Новая жизнь заключалась в миссии, святой, как свят грядущий Царь, и непобедимой, как непобедимо Его шествие, — в миссии, где сила законна постольку, поскольку применение ее неизбежно. Так ему ли, стоящему на пороге столь великих испытаний, бояться сейчас?

Он снял кушак, обнажил голову, сбросил белое еврейское одеяние и шагнул вперед, оставшись в нижней тунике, вроде тех, что были на врагах. Он был готов телом и духом. Скрестив руки на груди, он прислонился спиной к колонне и спокойно ждал.

Изучение статуи было недолгим. Северянин обернулся и сказал что-то на незнакомом языке, после чего оба посмотрели на Бен-Гура. Еще несколько слов, и они двинулись к израильтянину.

— Кто вы? — спросил он на латыни.

Северянин изобразил улыбку, не убавившую грубости на лице и ответил:

— Варвары.

— Это дворец Идерна. Кого вы ищете? Стойте и немедленно отвечайте.

Тон, каким были произнесены слова, заставил наемников остановиться; и северянин, в свою очередь, спросил:

— Кто ты?

— Римлянин.

Гигант откинул голову и расхохотался.

— Ха-ха-ха! Слыхал я, как однажды бог вышел из коровы, лизавшей соленый камень, но даже бог не смог бы сделать римлянина из еврея.

Отсмеявшись, он снова сказал что-то своему товарищу, и они придвинулись ближе.

— Стой! — сказал Бен-Гур, отделяясь от колонны. — Одно слово.

Они снова остановились.

— Одно! — ответил сакс, складывая на груди огромные руки и расслабляя лицо, начавшее темнеть угрозой. — Только одно! Говори!

— Ты Тор-северянин.

Гигант широко распахнул свои голубые глаза.

— Ты был ланистой в Риме.

Тор кивнул.

— Я был твоим учеником.

— Нет, — сказал Тор, помотав головой, — клянусь бородой Ирмина, никогда я в своей жизни не делал кулачного бойца из еврея.

— Но я докажу свои слова.

— Как?

— Вы пришли убить меня?

— Точно.

— Тогда пусть этот человек дерется со мной один, и я приведу доказательство на его теле.

Искра юмора блеснула на лице северянина. Он поговорил со своим товарищем, затем ответил с наивностью забавляющегося ребенка:

— Подожди, пока я дам сигнал начинать.

Несколькими ударами ноги он отодвинул в сторону ближайшее ложе, вольготно расположился на нем со всеми удобствами и сказал:

— Теперь начинайте.

Не мешкая, Бен-Гур подошел к остановившемуся противнику.

— Защищайся, — сказал он.

Когда оба приняли боевые стойки, оказалось, что они мало чем отличаются друг от друга; напротив, их можно было принять за братьев. Самоуверенной улыбке незнакомца Бен-Гур отвечал серьезностью, которая, будь известно его искусство, послужила бы честным предупреждением об опасности. Оба знали, что схватка будет смертельной.

Бен-Гур сделал ложный выпад правой. Незнакомец парировал, чуть выдвинув вперед левую руку. Прежде, чем он успел вернуться в защитную стойку, Бен-Гур зажал его запястье в тиски, которые годы на весле сделали ужасными. Противник был ошеломлен, а времени прийти в себя ему не осталось. Броситься вперед, захватить рукой шею и правое плечо, развернуть врага левым боком вперед, ударить левой рукой в открытую шею под ухом — все это было неразличимыми составными частями единого действия. Второго удара не понадобилось. Наемник тяжело упал, не успев вскрикнуть, и лежал недвижно.

Бен-Гур повернулся к Тору.

— Ха! Клянусь бородой Ирмина! — вскричал последний, садясь. Потом расхохотался. И снова откинулся на ложе.

— Ха-ха-ха! Я сам не сделал бы это лучше.

Он хладнокровно осмотрел Бен-Гура с головы до ног и встал перед ним в искреннем восхищении.

— Это мой прием — прием, которому я многие годы учил в римских школах. Ты не еврей. Кто ты?

— Ты знал дуумвира Аррия?

— Квинт Аррий? Он был моим патроном.

— У него был сын.

— Да, — сказал Тор, чуть просветлев лицом. — Я знал парнишку; из него мог бы получиться король гладиаторов. Цезарь предлагал ему свой патронаж. Я обучал его тому самому приему, который ты сейчас провел, — приему, для которого нужна рука, как моя. Эта штучка завоевала мне уже много венков.