Неизвестный Сталин - Рой Медведев

В следственном деле Вавилова находятся документы, по которым характер сценария для ареста хорошо виден. 18 июля 1940 года нарком земледелия СССР подписал приказ о командировке Вавилова в Западную Украину для сбора культурных растений. Сразу после отъезда Вавилова из Ленинграда 22 июля 1940 года Берия отправил письмо Молотову как Председателю Совнаркома с просьбой дать санкцию на арест Вавилова. Подписей Сталина или Лысенко в деле об аресте Вавилова нет, но это лишь подчеркивает продуманность сценария, обеспечившего им алиби. Арест Вавилова не был замечен за границей. О судьбе Вавилова запросы из Англии и США стали поступать лишь в 1944 году. В 1945 году число запросов о судьбе Вавилова резко увеличилось. Особенно много писем и в Академию наук, и в дипломатические адреса поступало от Королевского общества Великобритании, членом которого Вавилов был избран в 1942 году, когда он уже умирал в Саратовской тюрьме.

В июне 1945 года Академия наук СССР торжественно отмечала свое 220-летие, и на празднование юбилея было приглашено больше ста иностранных ученых. Во время юбилейной сессии зарубежные друзья Вавилова узнали основные факты о его судьбе. На юбилейных заседаниях присутствовал младший брат Николая Вавилова, академик Сергей Вавилов, тоже широко известный ученый, но в области света, флюоресценции и оптики. Лысенко на заседания юбилейной сессии АН СССР не ходил. Президент АН СССР ботаник В. Л. Комаров был очень стар, и на 17 июля 1945 года были назначены выборы нового президента академии. Как известно, на этот пост был избран Сергей Вавилов, младший брат погибшего генетика. Это избрание С. И. Вавилова президентом АН СССР было воспринято с большим энтузиазмом. Оно рассматривалось как указание на то, что с гонениями на генетику и с репрессиями вообще будет покончено. Для Лысенко избрание С. И. Вавилова на главный научный пост в стране было большим ударом. В Академии наук позиции Лысенко и без этого были очень слабы. Его противники и в Академии, и в университетах теперь развернули новую дискуссию, которая, расширяясь, захватила и некоторые сельскохозяйственные институты. Выступление Юрия Жданова в апреле 1948 года было частью этого процесса, угрожавшего существованию всей «мичуринской биологии».

Между тем избрание С. И. Вавилова президентом АН СССР совсем не было указанием на легализацию генетики и конец репрессий. Все понимали, что окончательный выбор из возможных кандидатов на пост президента АН СССР принадлежал Сталину. Это подтверждают и недавно опубликованные архивные документы[232]. Выбрав именно С. И. Вавилова из списка 22 возможных кандидатов на этот пост (с характеристикой на каждого, составленной Наркоматом государственной безопасности — НКГБ), отправленного в Кремль 7 июля 1945 года, Сталин прежде всего хотел показать, что лично он к аресту Н. И. Вавилова не имеет никакого отношения. Он отводил от себя вину за гибель великого ученого, огромный международный престиж которого стал ясен ему только сейчас. Характеристика Сергея Вавилова, составленная в НКГБ, не давала Сталину других поводов для отвода, кроме арестованного и погибшего в тюрьме брата, НКГБ констатировал, что Сергей Вавилов «политически настроен лояльно». Отмечался также его огромный научный авторитет и организаторские способности. «В обращении прост, в быту скромен», — добавляли авторы характеристики, подписанной начальником 2-го Управления НКГБ генерал-лейтенантом Н. Ф. Федотовым. Копии этих характеристик были посланы также Молотову и Маленкову. Другим крупным ученым, возможным кандидатам на пост президента АН СССР, не столь повезло в оценке их личных качеств Наркоматом госбезопасности. Вице-президент АН Иван Бардин «в быту с учеными не общается вследствие чрезмерной жадности его жены». Академик Александр Заварицкий «по характеру сварлив, ведет замкнутый образ жизни». Академик-математик Иван Виноградов «нелюдим, не эрудирован в других областях наук… холостяк, употребляет в значительных дозах алкоголь». Даже Игорь Курчатов, любимец Сталина, был не без греха: «По характеру человек скрытный, осторожный, хитрый и большой дипломат». Но в секретных атомных проектах эти недостатки становились, конечно, добродетелью.

Государственная псевдонаука

Лето 1948 года я, тогда еще студент ТСХА, проводил в Крыму, выполняя в Никитском ботаническом саду возле Ялты дипломную научную работу. За сессией ВАСХНИЛ я следил по публикациям в «Правде». Я был рад увидеть, что мой научный руководитель академик ВАСХНИЛ Петр Михайлович Жуковский, заведовавший тогда кафедрой ботаники в ТСХА, выступил 3 августа с очень яркой и ироничной речью, критиковавшей основные теории Лысенко. Но на заключительном заседании сессии, после сообщения Лысенко о том, что его доклад одобрен ЦК ВКП(б), Жуковский выступил с покаяниями и самокритикой. Организаторам сессии нужны были не только побежденные, но и раскаявшиеся, признавшие свои ошибки. В середине августа П. М. Жуковский приехал в Никитский ботанический сад, где он руководил некоторыми проектами, чтобы отдохнуть от всего пережитого. «Я заключил с Лысенко „Брестский мир“», — сказал он мне сразу, как только мы остались наедине.

Когда я вернулся в Москву к 1 октября, разгром генетики по всей стране был уже закончен. Все критики Лысенко были уволены со своих постов. Лысенко и его главный штаб, наделенный чрезвычайными полномочиями, работали без отпуска. В октябре началась уже цепная реакция. По примеру сессии ВАСХНИЛ, псевдонаучные концепции и течения захватывали ведущие позиции и в других областях знания (в физиологии, микробиологии, химии, кибернетике), отбрасывая их на десятки лет назад. «Брестский мир» с Лысенко продолжался слишком долго, до 1965–1966 годов. Отрицательные практические последствия этого многолетнего господства псевдонауки в СССР распространились на еще больший срок. Полного «преодоления последствий» нет и до настоящего времени, так как снизившийся авторитет науки, запоздание с развитием биотехнологии и гипертрофия чересчур дорогих комплексных разработок в области атомной физики и космоса сделали российскую науку слишком зависимой от государственной казны. Наука не стала в СССР главным двигателем технического и экономического прогресса. Наука все время «возрождалась», а развитие техники и экономики шло в основном путем копирования того, что уже было достигнуто в других странах.

Николай Вавилов был полностью реабилитирован в 1956 году и посмертно восстановлен в списках академиков. После ареста в 1940 году он, как оказалось, был исключен из Академии наук и вычеркнут даже из списка бывших академиков. Его брат Сергей Вавилов умер от инфаркта в 1951 году. Юрий Жданов, ставший в 1950 году отцом внучки Сталина Кати, сохранил свой пост в ЦК ВКП(б) до конца 1953 года и активно участвовал во всех погромных кампаниях, нанося советской науке огромный вред. Лысенко умер в 1976 году. Он до конца жизни оставался действительным членом Академии наук СССР и научным руководителем Экспериментальной станции академии в Горках Ленинских, где продолжались исследования по переделке наследственности растений и животных условиями среды.

Сталин и языкознание (эпизод из истории советской науки)

Репрессии среди ученых, гибель важных научных школ, выдвижение карьеристов, фанатичных догматиков или шарлатанов — этим чаще всего кончалось вмешательство Сталина в научные дискуссии. Но нет правил без исключений. Таким исключением стало учение о языке.

Языкознание, или лингвистика, не считалось у нас одной из ведущих наук; оно преподавалось на немногих факультетах, и число ученых-языковедов никогда не было особенно велико. Тем не менее и в этой науке с конца 1920-х годов кипели страсти и шла борьба, которую трудно назвать джентльменской. Утверждалась губительная для науки иерархия власти и влияния, при которой каждая из наук должна была иметь лишь одного бесспорного лидера. В языкознании на эту роль претендовал Николай Яковлевич Марр со своим «новым учением о языке».

Н. Я. Марр, наполовину шотландец, наполовину грузин, выросший в грузинской среде в г. Кутаиси, еще в юности обнаружил исключительные лингвистические способности. Он владел двумя десятками языков и уже студентом выступил с рядом статей об особенностях грузинского языка. Позднее он изучал происхождение армянского языка и руководил раскопками в Армении, которые дали значительные научные результаты. Еще в самом начале века Марра считали не только одним из ведущих российских филологов, но и крупнейшим из российских археологов — кавказоведов и востоковедов. В 1912 году он был избран академиком Российской Академии наук.

Хотя лучшие работы Марра не были связаны с языкознанием и многие из крупных лингвистов считали его даже дилетантом в этой области, однако после 1910 года именно языкознание стало его главным увлечением и сферой деятельности. Идеи Марра в области языкознания всегда были крайне парадоксальны, но именно это принесло ему известность. Марр утверждал, например, что грузинский и армянский языки являются родственными, что русский язык ближе к грузинскому, чем к украинскому, что язык горных сванов Кавказа породил путем лингвистического взрыва немецкий язык, что языки с разным происхождением могут скрещиваться, давая жизнь новым языкам, и т. п. Читать работы Марра было трудно, они переполнены примерами из малоизвестных или уже исчезнувших языков, непонятными рассуждениями. Многие из тех, кто упорно пытался овладеть «новым учением о языке», вскоре бросали это занятие со словами «интересно, но непонятно».