Листопад - Николай Лохматов

- Я тебе что сказал? - повысил голос Ковригин.

Промокший егерь с опаской посмотрел на него и торопливо зашагал к косогору.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

1

После обеда Наташа уходила в свою комнату. Там она бросалась в постель и беззвучно плакала от обиды. Вот уже вторую неделю она ждала Маковеева, а он словно забыл о ней... Никакой весточки. Мысленно она упрекала его в черствости. Придумывала разные слова, которые скажет ему при встрече. "Отец прав!.. Отец прав!.." - повторяла она и, измучившись, засыпала, боясь выйти на улицу.

Однажды к ней зашел отец. Она лежала к стенке лицом, разглядывая сучки и трещинки на пожелтевших бревнах.

- Ты что, нездорова? - спросил Буравлев.

Он видел, как жарко горели ее щеки, заметно дрожали плотно сомкнутые губа.

- Ничего, папа. Просто так.

- Ты что-то скрываешь, Наташа? - глядя в похудевшее, воспаленное лицо дочери, допытывался Буравлев. - Я уже несколько дней слежу за тобой.

Наташа пожала плечами:

- У меня все хорошо. Откуда ты взял?

- Ну, впрочем, твое дело. Мне всегда казалось, что ты доверяешь мне гораздо больше... Я вроде был тебе не только отец, но и друг...

Наташа закусила нижнюю губу.

- Жалко прошлого, - вдруг заключил Буравлев. - М дружбы жалко... А как мы с тобой ездили в Москву! - оживился он. - Тебе тогда было десять лет. В зоопарке увидела страуса, как вскрикнешь: "Какой большой гусь!.." Было очень смешно...

Наташа порывисто схватила отцову руку:

- Папа, я ничего не забыла. Только прошу тебя, не надо больше... голос ее сорвался, брызнули слезы.

- Ну, вот тебе!.. - Буравлев покачал головой. - Выходит, глаза-то у тебя на сыром месте.

2

Отец ушел, и дом сразу опустел. Наташа долго сидела за кухонным столом, подперев руками голову. Забыть бы! Все забыть... Звездную ночь. Жаркие слова... Все, все...

Тик-так!.. Тик-так!.. - непривычно звонко постукивали часы в столовой.

"Что так?" - мысленно спрашивала их Наташа.

Ветер пузырил занавеску в окне. С потоком свежего воздуха кухня наполнялась запахом разнотравья.

На улице властно просигналила машина. Он? Она вздрогнула. Шагнула к окну. Откинула занавеску. Маковеев стоял у крыльца конторы и что-то внушительно доказывал Ковригину.

Наташа не узнавала его. Неужели это чужое, холодное лицо могло быть любимым и близким, каким она видела его в ту ночь? Не верится, что это он шептал слова, при воспоминании о которых и теперь бросало в жар!..

Она старалась лучше разглядеть Маковеева. А он бросал взгляды то на Ковригина, то на стоящую на дороге машину, и ни разу на окно. Наташа поняла, что для него она была не более чем забава.

И это так мучило ее, не давало возможности ни на чем другом сосредоточиться. Душа ее наполнилась сосущей тоской и тревогой. Она присела на стул и, закрыв руками лицо, застыла в неподвижности.

Стукнула входная дверь. Она не отняла рук. И когда рядом раздался знакомый голос, не обернулась.

- Прошлый раз ты удивила меня, - сказал Маковеев, изучая Наташу. Проснулся, а от моей феи и след простыл. Куда, думаю, девалась? Не волк ли съел?

Наташа вскинула голову, чтобы дерзко ответить, - и не смогла. Маковеев стоял перед ней высокий, сильный и улыбался. Большие серые глаза его восторженно горели.

- Больно крепко спишь, - потупясь, сказала она.

- А сейчас фея не желает встретиться с принцем? Он будет ее ждать там же.

Маковеев посмотрел на нее с мягкостью, но и настойчиво. Повернулся и молча вышел из дома.

3

Наташа, никем не замеченная, обошла Чертов яр и спустилась к излучине реки.

Мелкие пенистые волны набегали на берег, шлепались о песчаный плес. Брызги вспыхивали на солнце и тут же гасли, как гаснут у костра искры. Стрекоза, словно маленький вертолет, кружилась над водой. Игриво порхали бабочки. Одна из них присела на протянутую Наташину руку, расправила голубые, точно из бархата, крылышки. Наташа поднесла ладонь к глазам, чтобы рассмотреть бабочку, но та улетела.

Сзади кто-то крепко сжал Наташины плечи. Она испуганно сделала несколько шагов. Это был Костя. Скуластое, в конопушках, лицо его улыбалось. Он был в кирзовых сапогах, в промасленном до блеска комбинезоне.

- О чем задумалась? - весело спросил он. - Идешь и земли не чуешь.

- Откуда вдруг?

- Из Сосновки. Трактор остановился. Шестеренка одна раскрошилась, а запасной нет. Вот и бегу.

- Ты доволен своей работой? - почему-то спросила Наташа.

- Работа везде одинакова. Ходить только далеко... - И смущенно опустил голову. - Без тебя скучно...

- И только?

- К сожалению, не только, Наташа, а гораздо больше, - тяжело вздохнул он. - В груди гложет, покоя нет...

Наташе стало жаль его. Но чем она могла облегчить его положение?

- Я к тебе, Костя, тоже очень привыкла, - участливо проговорила она. - Дружбой дорожу. Я тебе об этом уже говорила.

- И все? - Костя огорчился. - А я вот не согласен. Не согласен с тем, что ты могла бы сказать дальше. Я уверен, потом ты спохватишься!..

- С каких пор ты стал пророком? - язвительно бросила Наташа. - Тогда, может, предскажешь мою судьбу?

Слова Кости задели. Как он может так говорить о ее любви к Маковееву? Она готова пойти за ним хоть на край света...

Костя обернулся и зашагал по тропинке в гору.

Наташе хотелось догнать его. Но что-то мешало этому... "Эх, Костя, Костя, если бы ты знал! Может, Маковеев и вовсе не любит меня..."

Наташа от реки свернула в лес, на старое место, где ждал он, которому она была верна. Вверху переплетались ветви берез. Сквозь густую листву синими лоскутиками проглядывало небо. И Наташа никак не могла отделаться от слов Кости: "Я уверен, потом ты спохватишься!.."

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

1

"Юры-ы-ет! Юр-р-ст! Вч-вч-гд!.."

Птичья разноголосица проникала сквозь открытые рамы в дом лесничего.

Буравлев соскочил с постели, босиком прошлепал к окну и распахнул створки.

Солнце еще не всходило. Но уже над соснами засинело небо. Настой трав хотелось черпать в пригоршни. Из ореховых зарослей неслось бульканье, щелканье, звонкая россыпь... Буравлев вздохнул: "Что ни говори, а нет ничего в природе лучшего, чем соловьиные рассветы..."

Услышав шаги отца, из своей комнаты вышла Наташа, в пестром халатике, с перепутанными волосами. После сна щеки ее румянились.

- Соловьи-то взялись... Даже спать мешают, - сказала она, зевая.

- Последняя их песня в этом году. Вот и стараются. Сегодня петров день. Сенокос начинается. А они поют-то всего месяц. С середины мая и до сего дня.

- Уже уходишь, папа? - забеспокоилась Наташа. - Позавтракал бы... Я сейчас... - и заторопилась на кухню.

- Не до завтрака мне сейчас, - остановил он дочь. - Грибники пошли. Покос начался. В лесу народу полно. Как бы чего не натворили. Бросят ненароком спичку и пойдет...

2

Буравлев набросил на плечи китель, взял форменную фуражку и вышел из дому. Знакомыми тропками миновал березовую рощу, пересек лес и бором вышел к Ольховке. Он думал о жизни, простой и сложной...

Припомнилась война, первое боевое крещение, плен, немец ефрейтор, ведущий его на расстрел, лесная сторожка и склоненная над ним, Буравлевым, девушка с конопушками на носу и большими серыми глазами с грустинкой. Где она теперь? Что с ней стало? И ему захотелось увидеть ее и сказать хотя бы несколько добрых слов... И опять подумалось о Наташе. Как изменилась она. Что бы это могло быть? Неужели в этом повинен Маковеев? Как все в жизни получается...

Размышления Буравлева прервал подозрительный стук за Долгим оврагом. Он заспешил к отлогому склону. Стук повторился. На другой стороне, за орешником, кто-то рубил дерево. Буравлев пересек овраг и вышел к порубщику. Суховатый сутулый мужчина, бросив топор, кинулся к еловой заросли. Буравлев побежал ему наперерез. Поняв, что от погони не уйти, порубщик остановился.

- Ну и быстер ты!.. - краснея, заулыбался он. - А говорили, что лесничий у нас из городских. Лишний шаг не ступит.

Буравлев, едва переводя дыхание, скомандовал незнакомцу:

- Хватит заговаривать зубы. А ну, поворачивай назад. Посмотрим, что ты там натворил.

У оврага, обливаясь смоляным потом, стояла надрубленная сосна.

- Собирай со стволов смолу, - приказал Буравлев. - Да не мешкай!

Залечив надрубленное дерево, строго спросил:

- Ты знаешь, как это называется? У нас за такое по особой статье судят. Лес-то наш объявлен заповедным.

- Ты уж прости меня. Нижние венцы в сарае подгнили. Сменить нечем.

- Ты что, обленился? В лесничестве не можешь выписать? - наступал Буравлев. - Я бы тебе таких сосен отпустил, что и во сне не приснятся.

- На скорую руку хотел. Не до ходьбы сейчас. Ноне покос начался.

- Я бы тебе показал покос, что и другим бы наука была! А сейчас иди, только с топором больше не попадайся. Иначе за все спрошу.

Порубщик, обрадованный неожиданным поворотом дела, оживился:

- Что-то ты, Сергей Иванович, сердобольный какой? Я еще никогда не видел, чтобы деревья лечили.