За чертой - Александр Николаевич Можаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это нам Коломойский подогнал, – смеётся Ёж. – Драпали так, что и машину забыли!
– С деньгами?
– Ага, оставят они с деньгами… На заднем сиденье даже спинки поснимали.
– А без них лучше, – говорит Уж. – Из салона весь багажник видать. Просторно. Мы сюда по двенадцать человек свободно утрамбовывались!
– Наручники взял? – спрашивает Ужа Ёж.
– А как же! – показывает тот моток скотча.
– Вообще, настоящий его позывной – Белый, то есть седой… – Пока едем, Уж вводит меня в курс дела. – Это потом уже к нему по понятным причинам прилипло «Белочка»…
– Чего ж тогда Бэтмен держит его? Тут ведь «сухой закон»… Гнал бы его – и все дела!
– Если б меня или Ежа, конечно, давно б наладил, – говорит Уж. – А Белочка зверь ценный. Отставной капитан, – любой пулемёт по винтикам с закрытыми глазами переберёт-наладит. Одна беда: выпил – и пошёл куролесить в обнимку со своей «белочкой». Тогда ховайся, кто куда успеет… Вот повяжем, дня три на подвале посидит, потом пару дней на свежем воздухе окопы пороет, дурь из него выветрится, даст Бэтмену «наичестнейшее» слово – и под амнистию…
На Каменнобродском блокпосту стоят молодые ребята, виновато улыбаются нам, мол, что мы можем поделать…
– Где? – спрашивает Ёж.
Безмолвно кивают на маленький флигелёк.
– Пошли! – командует Ёж.
Молча следуя за ним, входим с Ужом в тесную комнатушку, посредине которой торжественно стоит одинокий, заваленный бутылками стол. За столом сидит небольшой худощавый человек. Из-под надвинутой на лоб кубанки лениво смотрят на нас тусклые, безжизненные глаза.
– А-а, Ёж… – пошевелившись, невнятно пробормотал он. – Пить будешь?
– Не буду…
– Тогда на… ты пришёл?
– Сейчас в санаторий к Бэтмену поедешь, там, на подвале, мозги подлечишь… – просто объяснил цель своего приезда Ёж.
– Да я знаешь, где твоего Бэтмена видел?! – неожиданно бодро рявкнул Белочка, и в глазах его засиял звериный огонь.
– Не ори, вот Атаман с нами… – с намёком на некий мой авторитет проговорил Ёж. – Он тебе не Бэтмен, нянчиться с тобой не станет, ввалит, по казачьему обычаю плетюганов, – мигом на поправку пойдёшь!
– Что?! Меня пороть?! – сунув руку в карман, взревел тот.
– Но, не балуй! – грозно произносит Ёж и делает шаг вперёд. – Тут тебе не бандерштадт…
С невероятной ловкостью Белочка выхватил из кармана гранату, вскинул руку над головой. Выдернутая чека упала на стол.
– Ну, кто меня тут будет пороть?! – покачиваясь, захохотал он. – Вместе в бандерштадт двинем?..
– Придурок!.. – заорал Ёж и первым выскочил из комнаты.
За ним, едва не опрокинув меня, с удивительным проворством, последовал Уж. Я растерялся, замешкался, и остался на месте. К тому ж кто знает, что у того пьяного полудурка в голове? Побежишь – может, гранату вслед кинет… Да и неудобно атаману бегать, будут потом Жека с Кудином при каждом удобном случае потешаться.
– Атаман? А ты чего стоишь?.. – кивает на дверь Белочка.
– Так ты ж вроде выпить предлагал? – говорю я.
– Предлагал… – согласно кивает тот. – Будешь?..
– Ну, так чего ж я остался?!
– Это другой коленкор! – довольно произносит Белочка и кивком указывает на стул.
Я сажусь за стол напротив Белочки, придвигаю к себе пустой стакан.
– Уважаю… – всё ещё держа гранату над головой, произносит тот. – Закуси, правда, нехрена нет, зато выпить хоть залейся…
– Ты бы вставил чеку, – советую я. – А то мало ли… Уронишь…
– Что, с..?
– Конечно! – говорю я. – Кому ж охота по дури к бандерлогам лететь? Так и выпить с тобой не успею…
– Наливай! – вставив чеку на место, командует Белочка.
– Ловко ты, Белый, «хвосты» обрубил! – кивая на дверь, за которой скрылись Ёж и Уж, и этим стараясь расположить к себе Белочку, говорю я.
– Ну так… – довольно улыбается польщённый Белочка.
Из полупустой бутылки выливаю себе в стакан остатки водки.
– Это и всё?! – уже с насмешкой произношу я. – А говорил: «Хоть залейся…»
– Не всё… Сейчас достану, – обещает Белочка.
Он кладёт на стол свою гранату и, придерживая её правой рукой, склонившись, левой шарит меж пустых бутылок.
«Лучшего момента не будет», – думаю я.
Легко выбив из-под руки гранату, бью Белочку бутылкой по голове. Кубанка улетает в сторону, и Белочка, гремя пустыми бутылками, сползает под стол.
– Ёж, Уж – сюда! – кричу я.
Едва не вышибив дверные косяки, те вместе влетают в комнату.
– Я, кажется, убил его… – говорю я.
– Кого, Белочку? Да его и с пушки хрен убьёшь, – смеётся Ёж. – Уж, вяжи ему руки, пока не очухался!
Заломив Белочке ослабевшие руки, Уж сматывает их скотчем. Придя в себя, тот начинает яростно вырываться, но уже поздно – руки надёжно скручены.
– Ну, Атаман, тебе… – грозит Белочка, не ожидавший от меня такой подлости.
– Потащили? – закончив работу, спрашивает Уж.
– Погоди, давай карманы проверим, мало ли что ещё у него…
Из вывернутых карманов извлекли ещё три гранаты. Подтянули к машине. Я открыл заднюю дверцу.
– Много чести ему… В багажник! – командует Ёж.
– Всё, Атаман, я тебя запомнил!.. – орёт из багажника Белочка. – … тебе!
– А ты не испугался! – смотрит на меня с уважением Ёж.
– У меня нога больная, я не успел за вами, – честно признаюсь я, но сейчас это уже ни для кого не важно.
* * *
Утром, в условленный день, на базу прибыли автобусы, к которым с разных концов города свозили детей и женщин. Мы с Жекой тоже едем через весь город за моей матерью.
– До ДК строителей, напротив первый переулок, налево шарага, направо – многоэтажка… – рассказываю Жеке дорогу.
– Ты давно ей звонил?
– Ей не дозвонишься – она глухая.
– Где-то там на прошлой неделе укры с «Градов» многоэтажку накрыли.
До конца пути едем молча. Вот и разбитая многоэтажка – рухнувшая крыша, чёрные выгоревшие окна. Следующий дом моей матери, здесь только с одной стороны выбиты окна. Некогда шумная людная улица вдруг одичала и помертвела: ни музыки, не песен, ни голосов. На дороге грязь, всевозможный хлам, срубленные осколками ветки деревьев. Мёртвенно-тихо, только ветер протяжно вздыхает в пустых окнах разбитого при обстреле дома, да чуть слышно вспискивает оторванный лист железа на провалившемся чердаке. У обезлюдевшего подъезда материного дома давно не метёный мусор: под ногами те же тополиные ветки с засохшей порыжевшей на солнце листвой, грязные клочья газет и принесённые ветром рваные пакеты. Грозный, безмолвный покой.
«Словно и живых никого не осталось», – похолодела душа.
В доме нет ни воды, ни света. Матери восемьдесят семь лет, она много
