Искупление - Василий Лебедев

- Далеко ли до вашей сторожи?

- Во дне пути!

- Добре... - задумчиво произнес Дмитрий и еще раз добавил: - Добре, Арефей... Поди-ко в поварню, испей квасу не то - молока, да прежде сотника ко мне пошли из гридни!

- Он при рундуке стоит, на меня пастился! Дмитрий вернулся в покои, прикинув на ходу: до

Москвы им идти дня три, а то и четыре, ежели идут большим воинством со всеми обозами, ежели набежали легкой тучей - полки не пустят. Рассчитывая на самое худшее, он вышел снова в переходную палату, где его ждал сотник Павлов, ранее ходивший под Капустиным, и наказал ему немедля отправить по десятку конных воев во все города, еще не выставившие полков. Сбор всем назначил в Кремле.

"Вот и посплю распоследнюю ноченьку..." - непро-шенно пришла расслабляющая мысль, и, поддаваясь ей, Дмитрий прошел мимо полога брачной постели, чуть скрипнул дверью в соседнюю, самую теплую - детин-ную повалушу, где на широких постельниках, на полу, под беличьими одеялами спали его наследники: Даниил, Василий, Юрий... Дочь Софья только-только родилась на ильин день и спала по праву запазушного возраста с матерью. А эта троица - голова к голове, но нравы тут как тут: старший скромно свернулся на краю, поближе к дверям, младший поджал коленки к подбородку и весь в себе, а любимец Василий растянулся великодержавно и руку выкинул куда-то выше головы.

Присмотрелся Дмитрий - детские латы лежат в головах на половике, начищены до зеркального блеска. Сразу видать, что отцов подарок пришелся сыну по вкусу, вот и чистит и светлит войлоком с утра до ночи... "Спите, родные мои..."

Дмитрий прикусил губу, проглотил набежавшую соль и шагнул осторожно в угол - поправить лампадку: коптила...

В крестовой он сел было писать завещание, но в уставшую голову ничего не шло, и он, промучившись, убрал крупный лоскут хартии и глиняную чернильницу за божницу. Перо выпало на пол и хрустнуло под ногой. "Значит, не бывать тому..." - с неясной радостью подумал он, относя слова "не бывать" к завещанию, а в самой глубине души взлелеялось иное - не бывать покуда смерти...

* * *

Через день Дмитрий вывел собранные полки из Кремля. Тимофей Вельяминов был недоволен: многие люди из московских сотен опять попрятались. Дмитрий отнесся к этому спокойней, потому что со стремянным полком набралось тысяч двадцать, да еще Андрей Полоцкий присоединил свой полк, и с теми, что стояли за Коломной, набиралось немало. Должны подойти те, кого ждать было уже невозможно - от Ростова, Кашина... Они идут вослед.

У Симонова монастыря встретилось Дмитрию знакомое лицо. Присмотрелся Елизар Серебряник. Рыжая голова поклонилась великому князю да так и не подымалась. Дмитрий съехал на обочину, подправил с Брен-ком, а Вельяминову махнул рукой:

- Веди, Тимофей Васильевич! - и сразу к Елизару: - Схоронил?

Елизар кивнул и враз с Дмитрием перекрестился.

Лишь на миг взглянул Елизар в лицо великому князю и снова опустил голову, а тот продолжал еще смотреть на своего слугу, так скоро вошедшего в число самых нужных, хоть и далек он был от двора. Судьба этого человека нежданно переплелась с судьбою и его, Дмитрия. Воистину неисповедимы пути господни... Хотел Дмитрий сказать Елизару что-нибудь доброе, бодрое, но слова не шли, и он молча тронул коня.

- Княже! Днесь догоню полки! - послышался позади голос Елизара.

Бренок оглянулся - Елизар еще стоял у ограды Симонова монастыря, стоял у сторожки, где ночевал когда-то с Халимой.

- Стоит, - заметил мечник, да приумолк в смущении, стыдно, должно быть, стало, что отвлекает великого князя на пустяки.

- Возвратимся, бог даст, напомни: слугу сего одарить надобно.

- Исполню, княже! - с готовностью ответил мечник.

Дмитрий покосился довольно: славным мечником одарила судьба - день и ночь помнит о князе. А сам ладно в доспехи укручен, как родился в них. Шлем горит - глазам больно, известно, чистит и трет войлоком, как младенец князь Василий, а того не ведает, что он, Дмитрий, примерял этот шлем пораньше хозяина...

Легкая, почти незаметная улыбка тронула губы великого князя, но и она не укрылась от мечника, и тот растерянно подумал: "До смеху ли ныне?"

К вечеру показались стяги передовых полков и крест деревянной коломенской церкви, где двенадцать лет назад простой иерей Митяй венчал Дмитрия с Евдокией.

- Михайло!

- У стремени, княже!

- Внемли, Михайло: коли бог одарит нас победою, то накажу всем ближним и нарочитым боярам московским, всем ближним людям моим, дабы на месте сем, памятном сердцу моему, взградили церкву каменную. - И, проехав сажен десять, строго спросил: - Что молчишь?

- Ладно сдумано, княже... после рати так и скажи боярам!

И это оценил в Бренке Дмитрий, охваченный теплой волной благодарности к слуге, верившему в невозможное - в бессмертие великого князя. Заговорен ли он, Дмитрий, от коварной татарской стрелы, от длинноро-жонного копья или кривой сабли? Не ему ли, великому князю, следует быть на рати впереди воинства, как испокон повелось на Руси, со времен еще Святославовых? Не его ли прапрадед, Александр Невский, сам водил полки и впереди всех бояр бросался на немцев и свеев?[Свей - шведы]

Близ того места, где Осетр-река слились с Москвой-рекой, уже стоял голубой княжий шатер заботой походного покладника и подуздного Ивана Уды, что был из родословной князей фоминских и смоленских. Дмитрий не мог держать в подуздных и походных покладниках своего боевого тысячника Дмитрия Монастырева. И как раз - легок на помине! - Монастырев неожиданно подскакал к шатру, но тесно уже было вокруг великого князя, и Монастырев прокричал через голову Боброка:

- Великой княже! - Он замялся, видимо надобно было начать с обычного: "Вели слово молвить", но смелый тысячник отринул эти церемонии и продолжил, привстав в стременах: - Пред нами - Мамаев углан Бегич!

- Где он ныне? - спросил Дмитрий и рукой сделал знак, чтоб расступились.

Монастырев подправил коня в круг бояр, окинул всех быстрым взглядом насмешливых глаз, померцал ямками на щеках:

- За Вожей-рекой! Пронск пожег! Вчерашний день, пополудни, реку Проню перешел со всеми обозами, а ныне у Вожи!

Дмитрий молчал, задумчиво перебирая ременные поводья, и тут Кошка встрял:

- А чего ты, Митька, не побил его, Бегича-то? Чего прибег, зайцу подобно?

- А поди-ко ты туда - получишь стрелу в нюхало. Митька первый оскалился грубой шутке, но пригасил улыбку: заговорил великий князь:

- Сколько у Бегича?

- Тыщ у ста, княже!

- Считано аль сам надумал?

- Две ночи по огням считали и две сторожи хаживали днем в обтек Бегичу. Тыщ у ста, княже, с обозным людом.

Дмитрий снова приумолк, спокойный, но мрачный. А в кругу опять загомонили:

- Эко привалило - у ста тыщ! - помрачнел Кошка.

- Да-а... Помахаешь десницею, - покачал головой Кусаков.

- Вот и хрен-то!

Кошка воровато глянул вокруг - митрополита не было, некому клясти непотребные словеса боярина, только осенил себя крестом семейный духовник великого князя, дьякон Нестор, пошедший в этот поход вместо Митяя.

- Как мнишь, Митрей, перешли ли нехристи Вожу? - спросил великий князь.

- Днесь не сподобились, княже, - твердо ответил Монастырев, и эта твердость в его голосе взбодрила многих.

- Ну, как порешим, бояре: теперь пойдем к Воже али поутру?

- Без роздыха не пущу, княже! - решительно поднял голос Иван Уда, и все приметили, что этот подузд-ный не чета подуздному дворянину, Семену Патрикееву, молодому и тихому сыну боярскому, этот как-никак из князей...

- Добре, Иван! - весело ответил Дмитрий. - Не пущаешь ныне - наутрие, до свету, выступим! - и, поворачивая коня к шатру, громко, дабы слышали те вой, что вострили уши вокруг, изрек: - Вожа на то и Вожа; станем биться за нее! [Вожа - пленница]

2

- Молчи! Доколе я стану в порубах высиживать? - Голос Лагуты гремел на дворе, а говорил он в избу, в растворенное оконце, где подвывала и что-то втолковывала ему Анна. - Эка мутноумна баба! Да кто ныне поверит те, что медведь мя заломал? А? Дитю вестимо, что медведи на Москве токмо с кольцом в носу живут! Молчи ты! Да! Да! Ране было у меня задумано про медведя, а таперь немочно этакую срамную весть по слободе да по всей Москве пускать! А как после тверской войны князь Серпуховской изловчился на меня? То-то! Велел платить прокорм двух воев, коли я от войны утек...

Елизар слышал все это и понимал, что не гривны жалеет ныне Лагута, а наступило иное время, когда угроза ордынская, забытая в годы Калиты и Ивана Красного, вновь означилась над Русью, неотвратимо и страшно. Из одной только их кузнечной слободы на Пьяне-реке сгинуло девять ратников. Мало было веселья в избе Лагуты, когда соседка вопила по своему мужу. Да и опять же, посуди хоть начерно, хоть набело, а Тверь Орде - не ровня. На каком безмене ни прикинь, а Орда перетянет. Орда, она и есть - Орда...

Елизар прислушивался к голосу Лагуты из своей избы. Он уж все собрал коня, доспехи, харч, еще Хали-мой навяленное мясо, сухари и сыр, крепко засушенный и просоленный по-татарски. Халима, Халима... Крест не успел путем вытесать, спроворил кое-какой: спешил с вестью о татарах. Хорошо, заказал панихиду в Симоно-вом монастыре. А Ольга уж чует неладное: молчит, уходит от людей за дворы, к Яузе, садится там и тихо плачет... Вот. Брат Иван наехал на Москву, останется, пока они с Лагутой на войне, за хозяина один на две избы, за отца детям, братом - Анне, а Ольге - за отца и за мать...