Искупление - Василий Лебедев

Двенадцатого февраля 1378 года митрополит Алексей скончался.

Коломенский счастливец Митяй тотчас оставил Спасский монастырь и без ведома патриарха Константинопольского возложил белый клобук митрополита Руси на свою красивую голову. В Царь-град он не спешил, но уже надел мантию со источниками и скрижалями, принял посох, печать, казну, ризницу митрополита Алексея, въехал в его дом за городом у села Троицкого-Голени-щева и стал решительно судить дела церковные, называясь отныне митрополитом Московским Михаилом. Многочисленные отроки и бояре, в том числе Кочевин-Олешинский, служили ему. Видел Дмитрий, что его незаконнопоставленный митрополит возбуждает зависть и пересуды. Опять забота: надо уговаривать епископов, собрать их в Москву и просить, чтобы избрали Митяя в святители. Согласно с апостольским уставом, нельзя надевать клобук митрополита, не будучи епископом. Однако ставить Михаила-Митяя в епископы мог лишь митрополит, но Алексей скончался, а ставленник Константинополя Киприан сидел в Киеве, выжидая своего часу, и уж он-то никак не согласился бы благословить соперника своего, уже захватившего русскую митрополию. Все перепуталось, и, хотя в Москву съехались все епископы, убоясь противиться Дмитрию, один все же бросил вызов - Дионисий Суздальский. Он упрекал великого князя в святотатстве, и... Дмитрий уступил, Михаил-Митяй остался пока незаконным митрополитом, опасаясь к тому же ехать в Константинополь, где мог потерять незаконно присвоенную мантию митрополита.

Дмитрий тоже откладывал отъезд своего духовного отца, потому что было немало иных забот.

- Княже, когда же в отчинные деревни? - спросил как-то Бренок, но Дмитрий лишь тяжело вздохнул в ответ: близились тревожные дни.

* * *

Русские полки стояли без дела под Коломной. Дмитрий выезжал к ним и нашел воинство в полном порядке и трезвости. Одно смущало великого князя, что не мог он ответить на вопросительные взгляды воевод и рядных воев: почему стоят они? Скоро ли будет настоящее дело? Особо мрачны были мужики из деревень и мелких городов, жившие с земли, да оно и понятно: конец июля.

- Не топор кормит мужика, а июльска работа!

- У божьего дня уж свету вбавилось, а мы все стоим!

- Да уж проклов день на носу!

Дмитрий слышал эти разговоры в стане своих воев, когда отъезжал обратно к Москве в сопровождении неизменного Бренка и малой гридной дружины. Он был спокоен пока, особенно за северные границы. Беспокойный Ольгерд умер в прошлом году, сыновья его от всех жен передрались. Литовский престол захватил любимый сын покойного воина-князя - Ягайло, а старший, Андрей, княживший в Полоцке, сразу и окончательно перешел на службу к Дмитрию. Михаил Тверской успокоен званьем второго великого князя на Руси и верен договору. Рязань второй год подымается из пепла после Арапши, и вот вновь грядет темная туча из Орды. Дмитрий чувствовал ее приближенье и неспроста собрал и держал полки наготове: разговорам и хитростям пришел конец, ссылаясь на засухи, падеж скота, Дмитрий давно уже объявил Мамаю, что станет платить дань много меньше, чем тот желал, не более той, что была установлена при Джанибеке-хане. Это был вызов Мамаю.

И Дмитрий ждал.

"На прокла поле от росы промокло..." - вспомнил он старинную примету-присказку, когда подъезжал уже в сумерках к Москве и видел, как тяжело обвисла высокая, еще не кошенная отава под сильной, погожей росой. Крепко пахла растоптанная трава, а у берега Москвы-реки все еще всплескивали крупные окуни, гоняя малька, - август близок...

На дворе выслушал подуздного, тот довел, что Рат-ница плохо принимает нового жеребенка, уродившегося пегим, и вспомнился Серпень, отосланный в Троицкий монастырь. Нежданно пришла жалость: зачем отослал доброго коня, коль все едино отец Сергий не ездит на нем, но мысль эту пришлось отвести от греха подальше...

Он еще не отмолился на ночь, как на рундуке, а затем и в переходной палате послышались сдержанные голоса - то гридня спальная преградила кому-то путь в хоромы. Дмитрий не стал выжидать, когда начнут грид-ники робко царапать дверь, вышел и сразу узнал при свете свечи Квашню, бывшего гридника, а ныне уже настоящего дружинника. Гонец сторожевого полка, где вот уж не первый год начальствует Дмитрий Монасты-рев, Квашня и рта не успел растворить, как великий князь все понял, но сдержал себя и спокойно, по-будничному спросил:

- Ну, что... Арефей - татарва, поди?

- Она, княже! - уламывая дрожь во всем теле и тем стараясь придать себе достойное случаю мужество для сходства с великим князем, ответил Квашня.

- Где видали?

- Нигде не видали!

Дмитрий нахмурился, закусив губу, и уставился в широкое лицо этого преданного, но, пожалуй, бестолкового воина.

- С-под степи прискакал Елизар Серебряник, он их видал тамо - тьмы! нашелся наконец Квашня и, разговорившись, дополнил: - Бабу у него, татарку, стрелой там подбили!

- Далеко ли до вашей сторожи?

- Во дне пути!

- Добре... - задумчиво произнес Дмитрий и еще раз добавил: - Добре, Арефей... Поди-ко в поварню, испей квасу не то - молока, да прежде сотника ко мне пошли из гридни!

- Он при рундуке стоит, на меня пастился! Дмитрий вернулся в покои, прикинув на ходу: до

Москвы им идти дня три, а то и четыре, ежели идут большим воинством со всеми обозами, ежели набежали легкой тучей - полки не пустят. Рассчитывая на самое худшее, он вышел снова в переходную палату, где его ждал сотник Павлов, ранее ходивший под Капустиным, и наказал ему немедля отправить по десятку конных воев во все города, еще не выставившие полков. Сбор всем назначил в Кремле.

"Вот и посплю распоследнюю ноченьку..." - непро-шенно пришла расслабляющая мысль, и, поддаваясь ей, Дмитрий прошел мимо полога брачной постели, чуть скрипнул дверью в соседнюю, самую теплую - детин-ную повалушу, где на широких постельниках, на полу, под беличьими одеялами спали его наследники: Даниил, Василий, Юрий... Дочь Софья только-только родилась на ильин день и спала по праву запазушного возраста с матерью. А эта троица - голова к голове, но нравы тут как тут: старший скромно свернулся на краю, поближе к дверям, младший поджал коленки к подбородку и весь в себе, а любимец Василий растянулся великодержавно и руку выкинул куда-то выше головы.

Присмотрелся Дмитрий - детские латы лежат в головах на половике, начищены до зеркального блеска. Сразу видать, что отцов подарок пришелся сыну по вкусу, вот и чистит и светлит войлоком с утра до ночи... "Спите, родные мои..."

Дмитрий прикусил губу, проглотил набежавшую соль и шагнул осторожно в угол - поправить лампадку: коптила...

В крестовой он сел было писать завещание, но в уставшую голову ничего не шло, и он, промучившись, убрал крупный лоскут хартии и глиняную чернильницу за божницу. Перо выпало на пол и хрустнуло под ногой. "Значит, не бывать тому..." - с неясной радостью подумал он, относя слова "не бывать" к завещанию, а в самой глубине души взлелеялось иное - не бывать покуда смерти...

* * *

Через день Дмитрий вывел собранные полки из Кремля. Тимофей Вельяминов был недоволен: многие люди из московских сотен опять попрятались. Дмитрий отнесся к этому спокойней, потому что со стремянным полком набралось тысяч двадцать, да еще Андрей Полоцкий присоединил свой полк, и с теми, что стояли за Коломной, набиралось немало. Должны подойти те, кого ждать было уже невозможно - от Ростова, Кашина... Они идут вослед.

У Симонова монастыря встретилось Дмитрию знакомое лицо. Присмотрелся Елизар Серебряник. Рыжая голова поклонилась великому князю да так и не подымалась. Дмитрий съехал на обочину, подправил с Брен-ком, а Вельяминову махнул рукой:

- Веди, Тимофей Васильевич! - и сразу к Елизару: - Схоронил?

Елизар кивнул и враз с Дмитрием перекрестился.

Лишь на миг взглянул Елизар в лицо великому князю и снова опустил голову, а тот продолжал еще смотреть на своего слугу, так скоро вошедшего в число самых нужных, хоть и далек он был от двора. Судьба этого человека нежданно переплелась с судьбою и его, Дмитрия. Воистину неисповедимы пути господни... Хотел Дмитрий сказать Елизару что-нибудь доброе, бодрое, но слова не шли, и он молча тронул коня.

- Княже! Днесь догоню полки! - послышался позади голос Елизара.

Бренок оглянулся - Елизар еще стоял у ограды Симонова монастыря, стоял у сторожки, где ночевал когда-то с Халимой.

- Стоит, - заметил мечник, да приумолк в смущении, стыдно, должно быть, стало, что отвлекает великого князя на пустяки.

- Возвратимся, бог даст, напомни: слугу сего одарить надобно.

- Исполню, княже! - с готовностью ответил мечник.

Дмитрий покосился довольно: славным мечником одарила судьба - день и ночь помнит о князе. А сам ладно в доспехи укручен, как родился в них. Шлем горит - глазам больно, известно, чистит и трет войлоком, как младенец князь Василий, а того не ведает, что он, Дмитрий, примерял этот шлем пораньше хозяина...