Искупление - Василий Лебедев

- В этот час, перед светом луны, я скажу вам, слуги мои, скажу то, что томило меня не один десяток лет, что вело меня к этому трону... - Мамай говорил тихо, сосредоточенно, не рисуясь и даже не подымая глаз от ковра, расстеленного перед ним, поверх большого общего ковра, покоившегося на слое войлока. Пламя в плошках притянуло к себе ночную бабочку, и она сгорела. Сегодня ушел с моей дороги последний враг - Хасан-бег, сын Хаджи-черкеса. Сегодня пора обратиться к страницам священных книг, чтобы понять, что утратила наша Орда, что она сделала и чего не свершила. Вы помните, что великий Чингиз немало потратил на борьбу со своим противником Джамухой, коего любил кочевой народ, не желавший воевать, но великий хан заставил кочевника взять лук и стрелы и послал его на славные завоевания. Джамуха со страхом говорил: у Чингиза есть четыре пса, вскормленные человечьим мясом. У этих псов медные лбы, высеченные зубы, широкообразные языки, железные сердца. Вместо конской плетки у них сабли. Они пьют росу, ездят по ветру, в боях пожирают человечье мясо. Они спущены с цепи. У них текут слюни, они радуются. Эти четыре пса: Чжебе, Ху-билай, Чжелме и Субэдэ... Это пугало народолюбца Джамуху, но я дорого дал бы, будь у меня такие псы... У входа в шатер началась возня кашиков, видимо дрались за место поближе ко входу. Темир-мурза, сидевший у плошек с жиром, поднялся, вышел. Послышался глухой шлепок - и кого-то понесли в сад, но водворилась тишина. Телохранитель этим показал всем и хану, что есть и у него верные и беспощадные слуги.

- Но и с такими воинами ни Чингиз, ни Бату не исполнили великого предназначения неба: не продолжили завоевания. Почему? - Мамай поднял голову, поправил волосы, заложив их короткими пальцами за уши, - ждал, но все молчали, не нарушая речи своего бильге, мудреца и полководца, поистине великого хана, живущего своей головой, что так редко случалось в их великой империи...

Вход шатра был по обычаю раскрыт к югу, и там, через окна дворца, через растворенную дверь зала, вливался лунный свет. Это его ждал Мамай, чтобы сообщить своим послушным слугам великий план.

- Темник Сарыхожа! Сарыхожа вскочил с подушки.

- Поди сюда и прочти то, что пишут в землях заходящего солнца!

Сарыхожа приблизился к хану, принял от него бумагу, исписанную по-арабски - справа налево, - и стал переводить:

- "Великая опасность грядет: на своем съезде вельмож, курултае, они решили идти дальше. У хана разверстан план завоевания нашей грешной Европы, рассчитанный на восемнадцать лет, за эти годы не останется ни одного уголка земли, где не пройдут их кони. Это твердоистинно, если господь по милости своей не поставит им какие-нибудь преграды, как он сделал, когда они пришли в Венгрию и Польшу. И нет, как нам кажется, ни единого государства, которое могло бы само по себе оказать им сопротивление, потому что татары едины и многочисленны. Единение государств - одна защита, и то, если бог встанет за нас".

Сарыхожа все перевел добросовестно и, кончив, поклонился.

- Это писано путешественником и соглядатаем европейским, Карпини, пришедшим в Орду еще при Батые. Ныне я спрашиваю курултай: за сколько лет может наш улус покорить Европу?

После долгого молчания заговорил главный бакаул, он воинский голова, у него все рассчитывается - от стрелы до подковы.

- Премудры слова твои, о великий хан! В писании неверных христиан сказано: мудрый да будет мудрее, а разумный будет обладать кормилами... Ты велик и смел, хан, а наш улус во сто крат богаче, чем был при Батые... Так ли, главный даруга Оккадай? Так ли, главный управитель Халим-бег?

- Так, так! - закивал управитель дворца и Сарая, а ему вторил главный даруга.

- Покорение Европы - дело верное, а за сколько лет - за двадцать, пятнадцать или десять - то надо точно высчитать и обсудить с расчетом народонаполне-ния тех государств.

- А каких государств? - спросил Сарыхожа. - Мы о тех государствах немного знаем.

- О том пусть знают копыта наших коней! - резко оборвал его углан Кутлуг, рвавшийся на запад еще при Абдулле-хане.

- Верно говорит углан Кутлуг! - сказал Мамай. - Полки Батыя шли на заход солнца, и великий завоеватель знакомился с землями, народами тогда, когда они лежали под копытами его белого коня! Нас могут задержать только государства, объединившиеся между собою, но у них вечная грызня - то за гроб господний, то за корону... В таких спорах всегда решает третий, он всегда справедлив, и этим третьим будем мы! Мы знаем, куда деть их короны: мы их отберем, привезем в Сарай и выложим ими купол самой высокой мечети, пусть в них живут вороны!

Шатер грянул угодливым и гордым смехом, но тут как-то странно задергался на ковре у входа телохранитель и, когда смех позатих, спросил:

- А Русь?

Все стихло. Мамай посмотрел на своего глупого Те-мира.

- Ты что-то спросил, Темир-мурза?

- Эзен! Ты сказал, что нас могут задержать только объединенные государства, а Русь? Я слышал, что она удержала Батыя от великого похода на заход солнца, а ведь он недаром был крепким [Бату (Батый) (монг.) сильный, крепкий].

Шатер встретил слова глупого Темира сдержанным смешком, но сам Мамай отнесся к ним серьезно.

- Единение Руси - то же, что единение Европы, слуги мои. Это опасно для нас, потому, пока не поздно, надо разбить главную силу - Московское княжество. Мы поставим на великокняжеский престол самого слабого, самого последнего из князей русских, и пусть остальные пожирают его, пока мы покоряем Европу.

- Надо стереть Русь, чтобы не оставлять ее за спиною! - воскликнул главный бакаул, Газан-мурза.

- Мы и сотрем ее! - вскочил Мамай. Он оттолкнул подбежавшего Сарыхожу и сам налил себе чашу черного кумыса. - Русские князья будут вставать на четвереньки при виде самого простого даруги и будут подставлять спину, чтобы мне или моим слугам было удобнее садиться в седло!

Мамай с силой ударил золотой чашей об пол, но ковер, лежавший на войлоке, поглотил звон, и чаша, отскочив, откатилась к входу. Темир-мурза взял ее в огромные ручищи и, заглянув в сосуд, долго смотрел внутрь, будто хотел рассмотреть в его отражении будущее.

- Эзен! - вдруг очнулся он от своих мыслей. - Скажи нам: что будет, если князь Дмитрий побьет Бегича?

Неприятен был такой вопрос хану, и, будь на месте телохранителя кто-нибудь поумней, он не простил бы такой вольности.

- Если князь Дмитрий побьет Бегича, я привяжу этому угла ну деревянный хвост и заставлю гонять вокруг дворца и бить головешками, пока он не сдохнет! Он не должен поддаться русичам! Их побил мелкий ца-ренок Арапша, а войско Бегича втрое сильнее!

Курултай приутих и не раздражал больше хана. Долго пили кумыс без музыки, сосредоточенно обдумывая грядущий великий поход, но как ни прикидывали, а Русь лежала на пути, и всем было ясно: возьмет Бегич Москву или побьют его русичи - новый, более серьезный поход на Русь неминуем.

* * *

На третий день прискакал из степи гонец и выкрикнул перед дворцом, что Бегич разбит на реке Воже. Мамай спокойно встретил это известие.

- А где Бегич? - спросил он воина, разглядывая его рассеченные доспехи, шею за бармами с запекшейся кровью, - этот сотник был в самом пекле.

- Бегич сумел уйти на наш берег. Я был с ним, великий хан...

- И что?

- Бегич оглянулся на остатки избиваемого войска, бросившегося в воду, и велел мне стрелять ему в спину, когда он отъедет на десять крупов коня...

- И ты выстрелил?

- Я попал ему... Он ехал тихо, не шевелясь, чтобы мне было удобно... Я попал ему под левую лопатку...

Прежние ханы за такие черные вести убивали гонца на месте, но Мамай был доволен. Он приказал принести саблю в золоченых ножнах и протянул саблю сотнику, на удивление всему курултаю.

- Как тебя зовут? - спросил Мамай.

- Сотник Гаюк, великий хан!

- Тысячник Гаюк! - воскликнул Мамай, и дворец, на ступенях которого стоял Гаюк, ответил восторженным гулом. - Вернись к остаткам убегающего войска, прими команду над ним и скажи всем: это поражение - сигнал к великому походу! Дайте тысячнику Гаю-ку моего любимого каракумыса!

4

Под утро вернулся бронник Лагута, отыскал Елизара в той приречной лощине, где он оставил его еще в разгаре сраженья.

- Жив ли, Елизаре?

- А-а... Пришел...

Лагута задрал ему рубаху на вспухшем, почерневшем боку, стал менять холстину. Велел молчать, а сам разговорился:

- Мы за ними бежали аж в сутеми. Мно-ого побили! Коли б ране началось, всех побили б, а так утекли в степь - догони-ко, поди! А добрища-то на том берегу! Я телегу с шатрецом пригнал, а в телеге-то - баба! Ро-бята переяславские отнять бабу-то хотели, куды тебе, рекут, отдай, мол нам, а я им - нет! У меня до баб татарских есть один охотник. Вот токмо пообмочься тебе - поглядишь.

Елизар слабо улыбался на его слова. Он страдал от удара копьем, оно прошло вскользь по правому боку, отскочив от легкого калангаря, но жалом своим, рожном, ухватило мясо... Всю ночь он метался, грезился приступ татар. Те кинулись после переправы на головной полк, где во втором ряду стоял он, Елизар. Наткнувшись на копья русских, растерявшись оттого, что русские не побежали, татары отпрянули и стали нещадно палить из луков, а сами растекались вдоль реки, пытаясь обойти правое крыло, где командовал ближний воевода Тимофей Вельяминов с Андреем Полоцким, и левое, где стоял Даниил Пронский. В головном полку был сам великий князь, и Елизару был слышен его го-лось за спиной, совсем близко. Он не понимал, почему князь дал татарам переправиться почти всем, однако потом стало ясно... Лучный бой был выгоден врагу, и тут великий князь приказал ударить навстречу всеми силами, И ударили. И сшиблись. И пошла рубка... Вот кабы не это копье...