Женский хор - Мартин Винклер

Итак, нет, Карма меня в такие состояния не вводил.

И дело не в том, что он был несъедобным, просто в этом смысле он меня не возбуждал. Я не могла представить себя в его постели, хотя постепенно начала представлять, как он укладывает в нее многих других (или это они его укладывают). Это не так. То, что (мне больно в этом признаться, но никто мне ничего не скажет, так что…) возникло между нами за эти несколько дней — субстанция совсем иного рода.

Он заставляет меня чувствовать и думать одновременно.

Когда он на меня смотрит, когда говорит, то это совсем не так, как с Пьеро или с ним, я очень хорошо чувствую, как гиперчувствительный придаток разбухает в центре каскада волн, но не между моих бедер, — в моем мозгу. Этот тип возбуждает мой мозг.

И мне это нравится.

Это очень похоже на то, что я чувствовала, когда ходила заниматься с Энцо.

Папочке это не очень нравилось. Его маленькая девочка (хотя мне было пятнадцать лет) проводила все субботние вечера у типа, который, безусловно, был ее лучшим другом, но который был в три раза старше (я помню, что я тогда сделала подсчет, и он показался мне чертовски старым). Ему это не нравилось. Хотя сам Энцо ему нравился. Он не боялся, что Энцо сделает мне больно, он ему полностью доверял, он знал, что Энцо и мухи не обидит, он боялся, что я сделаю больно себе, если попытаюсь помериться с ним силами и упаду. Или получу удар не в то место. Да, я получала довольно много затрещин, но Энцо никогда не делал мне больно. И потом, я защищалась.

— Хочешь, чтобы я тебя тренировал? — спросил Энцо в первый раз. — Зачем?

Он стоял на пороге своей двери и вытаращил глаза, увидев меня, промокшую под дождем, после того как я прошла пешком через весь город, чтобы услышать этот вопрос.

— Что значит «зачем»? Мне надоело смотреть, как к моим подругам пристают. Вот зачем.

Он впустил меня, забрал у меня плащ и повесил его на вешалку:

— Твой отец знает, что ты здесь?

— Ну да, — ответила я, пожав плечами, — это он дал мне ваш адрес, и я ему сказала, что схожу к вам.

— И он не был против?

— Нет. Он знает, что, если я что-то решила, возражать бесполезно.

— Понимаю. (Помню, как он улыбнулся глазами.) А к тебе пристают?

— Нет, и не пытаются!

(Помню, как он улыбнулся.)

— Да, твой отец говорил мне, что маленькая ты наводила ужас на всю школу.

(Помню, как я закричала.)

— Неправда! Если я и била мальчишек, то только за дело!

— Да. Так думаешь ты, но ты не знаешь, что думал мальчик, которого ты ударила…

— Я умею отличать хорошее от плохого!

(Помню, как он рассмеялся.)

— Если у тебя есть метод, запроси патент, и твое будущее будет обеспечено!

(Помню, как он почесал затылок, размышляя.)

— Я не прошу вас заниматься этим бесплатно. Я заплачу!

— Дело не в этом. Почему ты хочешь, чтобы я давал тебе частные уроки? Ты можешь ходить в секцию, как все остальные. Кроме того, заниматься в группе гораздо эффективнее.

— Нет. Я не хочу, чтобы об этом кто-нибудь знал.

— Почему?

— Потому что тогда пропадет эффект неожиданности.

(Помню, как он покачал головой.)

— Понимаю. Но на это потребуется время.

— Сколько?

— Столько, сколько нужно, Скарабей. Я не стану с тобой заниматься, если не буду уверен, что намерения у тебя самые серьезные.

— Как я могу это доказать?

— Приходи два раза в неделю: вечером в будни и в субботу после обеда.

— Хорошо.

— В течение всего года. Даже во время каникул.

— Я все равно никуда не уезжаю, мне это осточертело.

— Чем ты занимаешься на каникулах?

— Учусь.

— Кем ты хочешь стать?

— Врачом.

— Понимаю.

Помню, я подумала: меня бесит, что он все время говорит «понимаю», не знаю, что он там понимает, но я понимаю, что с ним придется работать до седьмого пота, он с меня три шкуры сдерет, и мне это не нравится, не нравится, не нравится.

Он помолчал, заметил, что я топчусь на месте, и сказал:

— Пойдем, я дам тебе первый урок.

Из крошечной прихожей мы прошли в длинный коридор, из коридора в кабинет, а из кабинета в огромный зал, где, как он объяснил мне позже, находилась мастерская стекольных ремесленников, которые жили в соседнем доме. В зале стоял бильярдный стол, в глубине находились камин и кресла, а между ними коврик для тренировок.

Он снял вьетнамки, я сняла ботинки и носки и хотела раздеться, но он меня остановил:

— Что ты делаешь?

Я взмахнула сумкой, которую притащила с собой:

— Я не стану заниматься в этом наряде!

— Что это?

— Кимоно, которое я купила сегодня утром. Такое же, как у парней, которые тренируются в секции.

— Ты необыкновенно самоуверенная!

— Да! (Помню, я тогда подумала: я так воспитана.)

— Понимаю. Убери свое снаряжение, в первый раз оно тебе не понадобится.

— Разве? Вы что, собираетесь дать мне урок теории? Не стоит. Я прочитала ваши три книги.

— Серьезно?

Я достала их из сумки и показала ему.

(Помню, я была очень горда собой.)

— Дай-ка взглянуть… — Он с нежностью взял их в руки. — Я думал, их больше не найти…

— Нужно уметь искать, вот и все.

(Помню, он посмотрел на меня, как будто я маленький ребенок, как будто мне не пятнадцать лет. Как будто он не видел, как я росла, начиная с трех лет. Как будто он видит меня впервые.)

— Можно я их у тебя заберу?

Я вытаращила глаза:

— Э… да. Конечно. Я знаю их наизусть. Если вам это доставит удовольствие…

— Конечно, это доставит мне удовольствие. Я не держал их в руках с тех пор, как они были изданы…

— Правда? Как такое возможно?

— Свои экземпляры я раздал, и мне их не вернули, издатель разорился, я переехал. Короче…

Он положил книги на низкий столик, между креслами и камином, и показал, чтобы я встала на ковер. Подходя к центру, я увидела на кремовом коврике белый холмик и белые дорожки.

— Нельзя его оставлять вот так.

Я пригляделась внимательнее и увидела, что это огромная головоломка, пазл. Были собраны лишь края и отдельные участки. Холмик за пределами пазла — это была кучка еще неиспользованных элементов.

— Сколько их здесь?

— Двенадцать тысяч пятьсот. Если их собрать, получится коврик размером два с половиной метра на четыре.

Я подошла к холмику:

— Где коробка?

— Коробка?

— Чтобы убрать кусочки.

— Но мы их не убираем. Коврик еще не закончен.

— Что?

(Помню, как он сел с краю пазла. Взял один кусочек и внимательно посмотрел на него, как будто внутри этого элемента была заключена вся картинка.)

— На это уйдут месяцы.

— На то, чтобы стать врачом, уйдут годы… Нужно быть терпеливым…

— Медицина — это мое призвание! А вы… я хочу, чтобы вы меня научили…

Он поднял на меня глаза, и его взгляд сразу заставил меня замолчать.

Я молча села с другой стороны пазла. Он тоже молчал, но продолжал брать кусочки один за другим и складывать их в маленькую кучку, и я не понимала, почему он кладет один кусочек сюда, другой туда, с моего места все кусочки казались мне белыми, возможно, с едва заметными голубыми завитками в некоторых местах. Через некоторое время я поднялась, обошла вокруг края пазла, наклонилась над кучкой кусочков, набрала полные ладони, вернулась и положила их с другой стороны.

(Думаю, он улыбнулся.)

— Исключив из своего словаря глагол «хотеть», начинаешь смотреть на мир другими глазами…

Черт, Энцо! Как ты мог умереть так рано, прежде чем я успела…

— …и глагол «мочь», Скарабей.

Лабиринт

Менее запыхавшаяся, чем ожидала, я прикрепила велотакси к свободному месту на улице Мэзон-Вьей. Подходя к роддому, я почувствовала, что моя последняя прокладка пропиталась насквозь, и я скрестила пальцы, умоляя Бога, дьявола и великое космическое равновесие сделать так, чтобы в выдвижных ящиках на половине для осмотра лежали прокладки.

Дверь была открыта, как Карма и говорил. Кабинет был тоже не заперт, и я убедилась, что Жермена не ждет меня, сидя на стуле, склонив голову и засунув руки в карманы халата. Из кабинета консультанта доносились голоса. В воскресенье?

В одном из выдвижных ящиков я нашла и прокладки, и тампоны. Я быстро подсчитала, сколько мне их понадобится, чтобы дотянуть до утра следующего дня, и поспешила в туалет.

Выйдя из туалета, я увидела Карму, который сидел за стойкой Алины и смотрел на экран компьютера. Он повернулся ко мне, и его лицо озарилось.

— Ах! Это вы! (Опять он на «вы»!) Я думал, еще одна пациентка. — Он нахмурился. — У вас опять мигрень?

— Нет, нет, вовсе нет.