Маленький книжный магазинчик в Тегеране - Марьян Камали
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я поднял с пола увядшую огуречную кожуру, теплую от контакта с ее кожей. Мне было неприятно прикасаться к ней. Я спорил с матерью. Я сказал ей, какая ты умная, что у тебя высокие оценки, что ты усердно училась в школе. Я даже подчеркнул, что твой отец работает правительственным чиновником. И когда я сижу здесь в сумерках и пишу это письмо, мне больно думать, что я говорил те слова. Как будто был обязан убедить ее. Как будто недостаточно одной лишь нашей любви. Я поражаюсь своей бесхарактерности.
Мой отец принес свежий пузырек чернил, подвинул к матери ручку для каллиграфии и умолял ее, чтобы она написала несколько строк любимого стихотворения. Любых, только чтобы она переключилась со своей ярости на что-то другое.
– Если Бахман женится на той девице, я потеряю его. Я это знаю. Ройя не такая, как Шахла. Она не позволит мне сохранить наши прежние отношения. Словно мне мало того, что я потеряла других детей.
Отец сгорбился, услышав это, схватился за голову и замер.
Она выскочила из комнаты. Мы услышали, как она выдвигала на кухне ящики. Потом громко хлопнула дверь ее спальни. Все как всегда.
Мы с отцом сидели и настороженно молчали; ждали, когда рассеется ее гнев и пройдет буря. Я закрыл глаза и мысленно читал стихотворение Руми, чтобы как-то отвлечься. Потом мой нос уловил какой-то сладкий запах. Я открыл глаза. Пахло увядшими розами. Мать вернулась в гостиную, одетая и в макияже. Она вылила на себя слишком много духов. На щеках толстый слой румян. Она держала свою сумочку. Не успели мы с отцом сказать хоть одно слово, как она выскочила из дома.
Иногда, когда она выходила на улицу, мне казалось, будто в нашем доме исчезал удушающий слой сажи. Но на этот раз ничего подобного не произошло. Я не мог пошевелиться. Долго не мог. Я ждал, когда ко мне вернется энергия, чтобы встать и пойти за ней. Отец молчал. Он приуныл. Конечно, мы должны были пойти следом за ней. Кто знает, какие неприятности она может навлечь на себя в таком состоянии? Меня беспокоили ее безопасность и даже выражение лиц людей, мимо которых она пройдет по улице. Мать умела устраивать спектакли.
– Я пойду, – сказал я. – Приведу ее домой.
Я вышел из ворот. Я не знал, куда мне идти. Я проклинал себя за то, что слишком долго сидел на диване, что не побежал за ней сразу. Я не знал, куда она пошла, по какой улице. Потому что была пятница, священный день, люди отдыхали дома или молились в мечети, так что прохожих почти не было видно. Да и что я мог спросить у них? Видели ли они сердитую нарумяненную женщину?
Больше всего я хотел быть рядом с тобой. Хотел увидеть тебя, обнять, почувствовать, что ты рядом. Ноги сами несли меня к твоему дому. Но я должен был найти мать. Как-то раз она зашла к зеленщику и откусила верхушки у нескольких баклажанов, потому что, по ее словам, продавец обращался с ней как с простой крестьянкой-дахати. «Ты обращаешься со мной как со скотиной, вот я и буду вести себя так в твоей лавке!» – заявила она. Я готов был сгореть со стыда. В другой раз она пристала к торговцу свеклой и его юной дочке, когда они везли по улице свою тележку, и сказала ему, чтобы он не спускал глаз с дочери, потому что она может стать проституткой, шлюхой, потаскухой и забеременеть. Когда мать находится в таком маниакальном состоянии, жестокие слова вылетают из ее рта словно змеи, неожиданно и неудержимо.
Я нигде не мог ее найти. Лавки были закрыты на выходной, людей на улицах мало. Пару раз я видел издалека женскую фигуру, но это была не моя мать. Я искал ее, искал, ходил кругами и все больше отчаивался.
Измученный, со звенящими нервами, я пошел в единственное место, где мог успокоиться. Я знал, что господин Фахри иногда проводил по пятницам инвентаризацию в своем магазине или наводил порядок в подсобке. В школьные годы я даже помогал ему распаковывать коробки с книгами и гордился тем, что он называл меня своим помощником.
Я с облегчением услышал чистый звон колокольчика, когда открыл дверь в «Канцтовары». Она была не заперта, значит, господин Фахри был там, работал. Я вспомнил, как грубо мать разговаривала с ним на нашей помолвке, обвиняла его, что он потворствовал нашему роману. Думаю, что я хотел извиниться за нее, да и просто побыть рядом со спокойным, приветливым человеком.
Зайдя в магазин, я услышал приглушенные голоса; казалось, они спорили. Я посмотрел по сторонам, но никого не увидел. К знакомому запаху пыльных книг и канцтоваров добавился какой-то новый. Увядших роз. Запах духов моей матери.
Я пошел к двери подсобки. Голоса за дверью звучали громче. Внезапно пол показался мне неровным, а магазинные часы захрипели, как будто сломались. Я уже ненавидел запах тех духов. Мне страшно хотелось ошибиться. Но к этому времени я уже узнал голос матери.
– Скажи мне, что любишь меня, – слышал я ее слова.
– Не делай этого, Бадри. – Я никогда не слышал, чтобы господин Фахри говорил так растерянно. В этот момент я догадался, что так звучал его голос в детстве. Но почему он называл мою мать по имени? Что она там делала?
– Ты помнишь саблю, которой мой отец разрезал дыни? – сказала она. – Я ловко пользуюсь ею. Я взмахну сейчас этой саблей и положу конец боли, которую вы причинили мне. Ты был и всегда останешься бесполезным, жалким трусом, который убивает своего ребенка.
– Бадри, пожалуйста, – умолял господин Фахри.
Тогда я открыл дверь. Моя мать стояла на маленькой стремянке. Она раскинула руки в стороны. В правой руке она держала длинный нож. Я похолодел. Я убеждал себя, что нож просто висел на ее бедре. Она не могла держать его. Где она взяла его – на нашей кухне? Или отец рубил им куски мяса и он лежал у нас в кухонном ящике? В кривом лезвии отражались очки господина Фахри.
Быстрым движением она подняла нож. Потом вонзила его в свое горло.
Не помню, как я пронесся по подсобке, заставленной грудами книг, коробками с журналами и листовками. Я подбежал к матери, прыгнул и выхватил нож из ее руки. Когда мои ноги коснулись пола, я сжимал рукоятку так крепко, что едва не сломал руку.
– Бахман? – Кровь отхлынула от лица матери.
Противный металлический привкус наполнил мой рот. Меня чуть не стошнило. Все, что я мог, – это
