Евреи-партизаны СССР во время Второй мировой войны - Джек Нусан Портер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Главный удар приняла третья рота, в которую входил взвод Лубенского: на нее двинулись основные силы немцев. Вскоре рота оказалась смятой, остался лишь взвод Лубенского, в составе двух десятков человек. Против этого взвода наступал целый батальон немцев.
Я в это время находился в другом конце села, руководя боем. Когда связной прибежал и доложил, что третья рота смята, я выделил резервную роту и бросил ее на помощь Лубенскому. Положение его несколько улучшилось, но продолжало оставаться очень тяжелым. Немцы то и дело возобновляли атаки, и окопаться не было никакой возможности.
Бой длился уже около трех часов, день был на исходе – ясный, солнечный мартовский день. В состоянии крайнего напряжения мы ждали появления самолетов.
Люди истекали кровью, но продолжали драться. Лубенский держался с поразительной стойкостью.
Вот, наконец-то, послышалось в воздухе гудение моторов. Бой, который мы вели в таких невыгодных условиях, получал свое логическое оправдание. В эту радостную для нас минуту мне доложили, что Лубенский ранен. Я тут же послал повозку, приказав доставить его к самолету.
Осколок вражеской мины пробил Григорию грудь. Наша медсестра Дуся Усаченко, одна из самых отважных в отряде, под огнем противника сделала ему перевязку. Но рана оказалась смертельной: когда повозка вернулась, Лубенский был уже мертв. Мы потеряли одного из лучших товарищей, отважного, замечательного командира…
Миша Рубинов
Не могу не вспомнить и не рассказать о другом партизане – Мише Рубинове, который, как и Лубенский, остался для меня олицетворением всего самого благородного, что в каждом народе выражают его лучшие сыны.
Михаил Эльхонович Рубинов был совсем молод: он родился в 1921 году. К нам он попал где-то в Сумской области в марте 1942 года. Жизнь его была еще не богата событиями. Родился он в маленьком местечке Тимковичи Минской области, окончил девять классов и затем пошел в армию. Война застала его сержантом. Он попал в окружение на Украине и, как многие, нашел нас. Явившись к нам, он попросил оставить его в разведвзводе.
Разведчиков отбирал я сам и предъявлял к ним строгие требования. Живой низкорослый юноша показался мне подходящим для такой деятельности: в его движениях, быстрых и четких, ощущалась какая-то неизбывная энергия, душевная неугомонность. Миша Рубинов любил, показалось мне, военное дело, не чурался опасности.
Со своими разведчиками я работал упорно, воспитывая их изо дня в день. Миша Рубинов понравился мне с первых же дней, и я убедился, что не ошибся в своем первом впечатлении. Он и другим разведчикам понравился. Вскоре, правда, случилось так, что они заподозрили его в желании «выслужиться». Несколько человек пошли в разведку, задания моего не выполнили, а докладывая, соврали. Рубинов, бывший с ними, пришел и честно мне все рассказал. Вот это и не понравилось его спутникам, зато очень понравилось мне: я использовал этот случай, чтобы преподать серьезный урок всем разведчикам. Я горячо говорил, что свято дело разведчика на войне, особенно в партизанской, что оно не терпит лжи. Разведчики меня поняли. Перестали они сердиться и на Мишу, убедившись в том, что такого храброго и сообразительного воина, как он, нельзя было подозревать в желании «выслужиться», что слово это никак не шло к человеку, не боявшемуся опасности, всегда готовому идти ей навстречу, всегда выбиравшему для себя самое рискованное задание.
Я требовал, чтобы люди никогда не уклонялись от встречи с врагом, даже если на его стороне численный перевес. Миша Рубинов не раз подавал примеры того, что я называл воинской дерзостью. Я не помню случая, когда бы он пробовал уклониться от задания, – наоборот, всегда он стремился выполнять самые смелые и серьезные поручения.
Я решил взять Мишу к себе связным: мне нужен был храбрый, решительный, инициативный разведчик. Миша Рубинов прошел со мной до конца всю партизанскую войну. Он не знал, что такое усталость. Бывало, разбудишь его среди ночи, скажешь: «Миша, надо ехать!» – и он без промедления ответит: «Есть!» Это состояние постоянной боевой готовности было одной из его особенностей. Не бывало случая, чтобы он попросил: «Дайте мне еще кого-либо в помощь». Получит задание, сядет на лошадь и отправится. Он был вооружен автоматом, наганом и всегда имел много патронов; пробирался в такие места, куда, казалось, только мышь могла пробраться.
Во время боя в селе Новая Красница, когда взвод Лубенского оказался почти отрезанным, я, прежде чем послать туда подкрепление, должен был выяснить обстановку. Сделать это мог смельчак, и я обвел глазами людей, стоявших вокруг: кого послать? «Я пойду», – сказал Рубинов. И через одно мгновение буквально исчез. Он добежал до другого края села, под ураганным огнем пулеметов и шестиствольных минометов прополз к Лубенскому, узнал все, что было необходимо, и вернулся назад. Все это он проделал быстро: его точно ветром несло.
Чем ближе я узнавал Мишу Рубинова, тем все больше стал полагаться на его смекалку и точность. Посылая его в штаб соединения, я не инструктировал Мишу и не перечислял по пунктам то, что нужно доложить, а просто говорил ему: «Доложи, что следует». И Рубинов докладывал именно самое важное, существенное.
В мае 1943 года мы должны были пересечь железную дорогу Гомель – Калинковичи. Немцы бросили против нас крупные силы. Завязался бой до утра, и захватить дорогу нам не удалось. Мы оказались почти в кольце. Часть рот осталась за железной дорогой и была отрезана от основных сил. Две роты четвертого батальона вели бой с противником, и их также обходили немцы. Видя, что пересечь железную дорогу не удастся, командование соединения решило отойти, чтобы не нести излишние потери. Из штаба соединения прибежал Рубинов с приказанием сниматься. Хорошо сказать сниматься, если нет связи с двумя ротами, если они отрезаны противником…
– Я пройду к ним и сниму… Разрешите…
– Куда ты пойдешь? Роты отрезаны.
– Ничего. Я пройду и сниму…
Рубинову нужно было вернуться в штаб соединения, но он начал меня просить, чтобы я послал его к окруженным ротам. Он стал меня уверять, что до штаба добежит любой, а тут только ему, мол, справиться. И я согласился с ним. Он побежал в сторону немцев.
Стрельба доносилась отчаянная: ружейная и пулеметная. Я хорошо сознавал, что дал Мише сложное и опасное поручение. Вслушиваясь в стрельбу, я с тревогой ожидал его возвращения. «Скорее всего, он не вернется», – думал я. Но какое-то чутье
