Не переходи дорогу волку: когда в твоем доме живет чудовище - Лиза Николидакис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Какое-то время Скрипачка и Митсос говорили друг с другом, и я была счастлива, что у меня есть время умять все, что есть на столе, но потом, как это часто бывает в Греции, разговор быстро перешел в область отношений. Скрипачка спросила:
– У тебя есть парень в Штатах? А может, муж?
Я не спеша жевала рыбу, не горя желанием отвечать, но прекрасно понимала, что они оба на меня смотрят.
– Нет, ни того ни другого у меня нет. То есть у меня был парень, но он оказался так себе. Так что теперь его нет, – и я принялась за другую рыбку.
Скрипачка хихикнула и подвинула стул поближе к Митсосу.
– А что значит «так себе»? – спросил Митсос.
– Он был греком, – сказала я, – но я не тороплюсь выйти замуж. Знаю, это странно, но сейчас меня больше интересует писательство, чем замужество.
И взяла еще одну рыбку.
– Ничего странного тут нет. В смысле, поглядите на меня, – сказал Митсос и стукнул себя кулаком в грудь. – Мне уже далеко за тридцать, а я не женат.
Скрипачка подсела еще на пару сантиметров ближе.
– Насколько «далеко»? – спросила я.
– В смысле далеко? – не понял он.
– Как далеко тебе за тридцать?
– А! Мне сорок один.
Когда все утихло, я извинилась и заверила своих собеседников, что обычно я более живая, иногда даже веселая, просто мой мозг отказался работать еще пятнадцать часов назад. Они оказались достаточно любезными, чтобы поговорить наедине – для Скрипачки это был счастливый шанс покрутить свои локоны и похихикать еще. Если бы я была в силах поддерживать разговор, то сказала бы им, что курица на шампурах, которую мы ели и которая была обмазана традиционным греческим трио – лимоном, оливковым маслом и орегано, на вкус в точности как в моем детстве.
Остальная часть первой ночи в Афинах прошла в тумане, хотя я и задокументировала ее, потому что мои заметки то и дело обращались к одной главной мысли: ко сну. Поля моего блокнота были сплошь изрисованы вереницами «хр-р» и эскизами кроватей с балдахином, плюшевых подушек и улыбающихся фигурок с крестиками вместо глаз. Я шла с Митсосом и музыкантами, которые догнали нас после ужина, по неровным улицам Плаки, и все они играли песни, пока мы гуляли. Я отставала, улыбалась, пыталась быть добродушной, хотя была уверена, что в любой момент могу рухнуть на брусчатку.
Наконец, около двух часов ночи, мы вернулись в квартиру Митсоса, и я увидела ту жилплощадь, которую мне предстояло делить со Скрипачкой в течение следующих пяти дней. Комната была большой по европейским меркам и напоминала опиумный притон: гобелены и ковры насыщенного фиолетового и бордового цвета устилали стены и покрывали пол, каждая деталь мебели находилась поближе к земле. Было очень жарко – в Греции почти ни у кого нет кондиционеров, и многие, честное слово, верят, что вентиляторы способны вызывать болезни, – но я слишком устала, чтобы беспокоиться. Как только Скрипачка села на свою кровать, я быстро переключила внимание на другой матрас и за считаные секунды рухнула вниз лицом. Я не спала уже шестьдесят два часа.
Пока я лежала и была готова вот-вот вырубиться, Митсос сидел на полу между нами и читал отрывки из комикса, который написала его сестра. Если бы я была у себя дома, то я бы рявкнула на него, чтобы он выметался. Мне не нужна сраная сказочка на ночь, но он ведь предоставил мне бесплатное место для сна – даже если он, казалось, был полон решимости не дать мне уснуть. Греческий звучал сплошняком, и я то и дело проваливалась в историю – там было что-то о старике, который продавал вещи и раз за разом приходил в ярость.
– Твоей сестре, – спросила я, не открывая глаз, – нравятся мужчины?
– Конечно, – ответил Митсос. – А что?
– Просто история немного хейтит мужчин, – объяснила я и зевнула.
– Нет, ты неправильно поняла. Она хейтит жирных и пожилых русских купцов, – сказал он. – Возможно, ты не заметила этого, потому что устала.
Не думаю, что дело было именно в этом.
К счастью, он и Скрипачка ушли пить вино в сад, и прежде, чем он успел закрыть за собой дверь, я погрузилась в сон, такой густой и непроглядный, что не помню никаких снов о полете, Греции или моем отце. Просто наступила долгая, спокойная и такая желанная темнота.
В Афинах язык возвращался ко мне урывками, и хотя я могла уловить суть некоторых разговоров, другие оставались для меня совершенно непонятными. Участвовать в них – то есть говорить бегло – казалось мне невозможным. Часто я ужинала за столом, полным гогочущих греков, и в нужные моменты улыбалась и со смехом запрокидывала голову назад, но в основном я чувствовала себя так, будто кто-то бьет меня по почкам. Хотя я никогда не просила об этом, Митсос был достаточно любезен и часто говорил по-английски, но после нескольких дней блуждания по поездам, улицам и рынкам в одиночку с моим скудным словарным запасом во мне заговорило чувство изоляции. «Британника для подростков» сообщает: «Несмотря на то что история города восходит к мифическим повелителям, Афины, вероятно, были заложены как крепость». Я хорошо это понимала. Часть меня действительно чувствовала себя здесь как дома, но остальная часть была такой же чуждой ко всему, что и раньше. Мое лицо было похоже на греческое, но мои татуировки и незнание языка говорили о том, что я не отсюда. Греческое слово для такого случая, «ксенос», было таким же ругательным, как и в моем детстве; оно больше, чем слово «чужак», показывает, что человек будет выглядеть чужим везде, куда ни отправится.
К третьему дню в Афинах я чувствовала себя так, словно меня ткнули толстым пальцем в грудь, и эта боль не проходит. Бродя по городу, я часто натыкалась на людей или фонарные столбы и извинялась перед теми и другими. Дважды я чуть не попала под машину на дороге, но успевала отпрыгнуть, заслышав гудок и поток колоритных фраз в мою сторону. Я почти уверена, что кто-то крикнул мне: «Трахни свой мелкий
