Не переходи дорогу волку: когда в твоем доме живет чудовище - Лиза Николидакис

Почти два часа я сидела над раскинувшимся афинским пейзажем под огромным греческим флагом, который в 1941 году сняли немецкие солдаты и заменили его на свой символ ненависти. Рядом со мной была установлена мемориальная доска в память о двух мужчинах – Сантасе и Глезосе, которым было по восемнадцать лет, когда они сорвали нацистский флаг в знак сопротивления. Первое имя Глезоса совпадало с именем моего отца, да и вообще отец был рядом со мной почти с самого начала поездки. Может, он был со мной и в самолете. Кто знает, может, наши биологические родители всегда остаются с нами.

Я уставилась на город, который раскинулся внизу. Перед моим приездом сюда все предупреждали меня, что тут будет много мусора, смога и граффити, но, когда я глядела на город с Акрополя, Афины сверкали, как стеклянная мозаика. Я открыла блокнот и быстро зарисовала дорические колонны Парфенона, зная, что они вытянуты по кривым и скрывают неприятную тайну: эти колонны не идеально прямые. Человеческий глаз, как и разум, желает быть обманутым и видит только то, чего ему хочется видеть. Маленький мальчик с темными глазами, близко посаженными друг к другу, и распущенными волосами заглянул ко мне через плечо. Я наклонила эскиз в его сторону, и он одобрительно кивнул, положив маленький, блестящий золотом евро к моим ногам. Он помахал на прощание рукой и улыбнулся, и мама потащила его прочь за рукав рубашки.

Где-то у меня в коленях зародилось странное ощущение и медленно разошлось по всему телу. Это было не то чтобы покалывание, а что-то вроде низкочастотного гула, пульсации басовых звуков. Я уже давно чувствовала себя лишенной корней, но перед Парфеноном мое тело слышало, как сами руины бормочут: «Все будет хорошо. Все будет хорошо. Добро пожаловать домой». Каким-то образом я проделала весь этот путь до Греции, единственного места, куда никогда не хотела ехать, которое больше всех прочих связывало меня с моим отцом и с моим горем, и к моему удивлению, то, что я нашла здесь, оказалось домом.

К тому времени, как Митсос закончил работу и мы встретились на одной из многочисленных площадей района Монастираки, мое полубредовое состояние вовсю заявило о себе. Любой, кто регулярно путешествует, может подтвердить, что хитрость борьбы с джетлагом заключается в том, чтобы не ложиться спать весь первый день в новом часовом поясе – чтобы войти в местный ритм, – а затем как обычно лечь спать ночью. Когда Митсос нашел меня в Монастираки около шести вечера, на его спине висел огромный барабан, а я бодрствовала уже целых пятьдесят шесть часов. Я не отрывалась от своего блокнота, пытаясь оставаться в сознании, но даже эти рисунки превратились в жалкие автопортреты, мешки под моими глазами там были нарисованы в виде темных, удрученных полумесяцев.

– Сейчас мы станем музыкантами, а потом поужинаем, – сказал он. – Может, купить тебе барабан?

Он уже весь вспотел в марлевой рубашке, которую в Штатах любой не задумываясь назвал бы блузкой.

– Можно я буду биться в него головой? – спросила я.

Поначалу он рассмеялся, но потом быстро выпрямился и помрачнел.

– Тебе не понравился сегодняшний день?

– Нет-нет, он был потрясающий. Здесь так красиво, – ненавижу, когда приходится объяснять шутку. – Просто я устала. Обещаю, завтра я стану более нормальной.

Он засмеялся:

– Нет, не станешь.

Митсос борется за сохранение традиций древности, и в его греческой группе около дюжины участников, а их инструменты, в основном ударные, сегодня можно найти разве что в музеях – даже в Афинах.

– Мы играем икарийскую музыку для танцев, – сказал Митсос. – Для меня ничего нет лучше нее.

По крайней мере, это звучало бодряще.

За секунду совершив путешествие во времени и пространстве к себе пятнадцатилетней, я оказалась на репетиции музыкальной группы: скучающая, притворяющаяся заинтересованной, изредка кивающая и растягивающая губы в полуулыбке. Я опустилась на бордюр и прислонилась спиной к облупившемуся деревянному забору, пока группа обсуждала список песен. Мне больше всего хочется написать про это, что их музыка была очаровательной или увлекательной, но, по правде говоря, большинство песен начиналось с повторения одного и того же барабанного ритма – или это была одна и та же песня? – и утопало в неумолимом грохоте, в усыпляющем ритме. В эти минуты я мечтала, чтобы мне, словно Икару, подарили восковые крылья, особенно если это будет означать быстрое падение навстречу своей смерти.

Время от времени я прислоняла голову к ограде и закрывала глаза, но тогда Митсос бил в свой барабан и кричал: «Нет, нет, нет. Ты не заснешь, американская девчонка!» А потом снова раздавался барабанный бой.

Тоненькая скрипачка, чья улыбка была в два раза шире, чем остальные ее черты, тоже договорилась поселиться у него с помощью сайта «Каучсёрфинг». Она изучала традиционный стиль греческой музыки под названием «рембетика» – скорбные баллады разных изгоев, напевы, похожие на блюз – и играла их вместе с группой. Во время моей жизни в Афинах она неоднократно делала все возможное при мне, чтобы показать, что она близка с Митсосом. Скрипачка продевала свою руку через его руку в метро или же за выпивкой она упиралась лбом в его плечо и слишком громко смеялась над тем, что было не особо смешным. Ладно, принято. Если бы она знала, что я никогда не влюблюсь в другого грека, то могла бы сэкономить силы. А если бы она поняла, что Митсос упускает каждую подсказку, светящуюся неоновыми буквами, которую она ему бросает, то могла бы направить свои ухаживания на более восприимчивого мужчину. Меня поразило, как он смог так удивиться, когда спустя недели она наконец вслух призналась ему в любви.

– Как я мог это упустить? – спрашивал он меня.

Я смеялась, качала головой и говорила:

– Не понимаю. Это как если бы не замечать, что ты горишь.

Каждый, кто когда-либо писал о Греции, заострял свое внимание на еде, но тот первый полноценный ужин в Афинах – вид и запах блюд, которых я не ела с тех пор, как мой отец готовил их много лет назад – был одним из немногих моментов в жизни, когда я столкнулась с чем-то возвышенным. В открытой таверне в Тисио, на окраине Плаки, сидели мы – Митсос, Скрипачка и я – и редкий ветерок приносил нам некоторое облегчение после неистовой дневной жары. Такой ужин – это испытание, которое обычно длится несколько часов, поэтому основное внимание тут уделяется разговору, а не еде, но поначалу я не особо говорила и полностью сосредоточилась на