Легенда дьявольского перекрестка - Виктор Никитин

Родители отправились на рынок в соседний город, чтобы кое-что продать и прикупить запасов к предстоящей зиме, которую многие заранее окрестили немилосердно жестокой и долгой. Живыми я их больше не видел. Тела обнаружили через неделю в ужасном состоянии, и у меня не хватило мужества взглянуть на них в последний раз. Убийц так и не нашли.

С тех пор дом перестал быть милым и уютным. В поисках новой жизни, нового пристанища, в поисках утерянного себя я отправился в дорогу. В пути через Хессен счастливый случай свел меня с судьей из города Дармсбах. Тогда я не думал, что случай не такой уж и счастливый и станет причиной крупных неприятностей, расхлебать которые мне и поныне не под силу.

Судья Нойманн пригласил меня к себе в качестве секретаря, и я с радостью согласился. Работа оказалась интересной, во всяком случае, более увлекательной, чем та, что доставалась прежде. В Дармсбахе я прижился, значительно разгрузил судью, полностью взяв повседневную рутину с мелкими обращениями горожан на себя. Не хочу бахвалиться, но я действительно был в городе на хорошем счету, настолько, что местный мясник, неприветливый молчун, не позволял мне самостоятельно носить из его лавки покупки, а всегда отправлял со мной своего младшего сына.

Разумеется, такое несказанное везение не могло длиться целую вечность. Собственный суд в Дармсбахе прекратил свое существование по распоряжению ландграфа - сложная ситуация с кучей правых и виноватых. Не стану углубляться, отмечу лишь, что это было связано с нарушенными правилами наследования, нескончаемыми претензиями и спорами, возникшими после смерти бывшего владетеля Хессена. Я остался не у дел, но судья, имевший в обществе Дармсбаха немалый вес, буквально вынудил бургомистра Дикмана назначить меня главой секретариата в городском совете. Поначалу я ликовал и продолжал бы торжествовать, если бы с первых дней не столкнулся с неприязнью.

Дикман возненавидел меня всеми фибрами своей коварной и завистливой души, начисто лишенной таких добродетелей, как честь, достоинство и благородство. Неприятный человек с неизменным жадным взглядом, отвратительно пресмыкающийся перед сильными мира сего и безостановочно унижающий всех, кто стоит хотя бы на ступеньку ниже него и потому превращающихся в его глазах в безответный скот. И внешность соответствовала внутреннему содержанию: костлявый, нескладный. Бургомистр одевался с иголочки, дабы подчеркнуть достаток и положение, вот только любая одежда, даже сшитая в точности по фигуре, на нем висела, как мятый мешок.

Истоки его антипатии ко мне долгое время оставались непостижимыми. Я прослужил почти год, прежде чем выяснил, что же так раздражало Дикмана. Причина враждебности бургомистра открылась мне через третьих лиц, с которыми Дикман обыкновенно любил выпивать и пускаться в не совсем трезвые откровения.

Он не был местным жителем, происходил из южных земель и детство с юностью провел беднее монаха-отшельника. По его собственному выражению, выбираясь со дна, где родился, он стерпел столько обид, снес столько тумаков и наглотался такого количества грязи, что хватило бы на всех жителей Дармсбаха, да еще осталось бы. Гордясь тем, что выбился в люди только своими силами, бургомистр считал меня везунчиком, которому все дается легко, даром или откровенно за его счет. Столь несправедливый домысел вызывал в его сердце страшную ненависть ко мне. При этом Дикман каялся, что не может смотреть на меня, поскольку я сильно напоминал ему его самого в юности.

Не знаю, может быть, со временем он бы сменил гнев на милость или хотя бы на безразличие, однако дьявол не предоставил нам обоим такого шанса.

Однажды гость нашего города, крупный купец, желавший перебраться в земли Хессена, задержался в дороге и не успел днем встретиться с бургомистром. Он наткнулся на меня у выхода из здания городского совета и был очень огорчен тем, что разминулся с Дикманом на какие-то полчаса. Гость стал уговаривать меня проводить его к бургомистру и, как подобает, представить. Обещал за беспокойство щедро отблагодарить. Я проводил бы его совершенно бесплатно, но решил признаться, что не могу пойти на это вследствие натянутых отношений с главой города.

- Да что вы? - округлил глаза купец. - Судья Нойманн так хорошо отзывался о вас, Виллем. Я думал, что у такого прекрасного юноши недоброжелателей не бывает в принципе.

Купец был прекрасно осведомлен обо мне от покинувшего Дармсбах судьи. Тут уже подошла моя очередь удивляться:

- Вы знакомы с судьей Нойманном?

- Еще бы, - сказал мой собеседник и довольно подробно поведал о жизни моего старого начальника после переезда, о том, как сильно нахваливал меня судья. Затем он добавил, многообещающе подмигнув: - Держитесь меня, молодой человек. Я решил связать самым прочным образом свое дело с этими местами и довольно долго пробуду в хессенских владениях. Так что мне крайне нужны грамотные специалисты, прилежные работники, да и просто хорошие знакомые и друзья.

Приятный, нисколько не надменный и без жеманства, купец мне определенно нравился. С каждой минутой нашего разговора я проникался к нему все большей симпатией. Он обращался со мной как с равным, хотя по его одеждам, украшениям и манерам было очевидно, что он птица очень высокого полета.

Надо ли вам говорить, друзья мои, что купца, который в прямом смысле слова очаровал меня, звали Магнусом Вильхельмом, и прибыл он из Праги? Думаю, выглядел он таким же, каким предстал перед Николаусом.

Когда возница с туповатым выражением на лице подал нам карету, купец признался с широкой улыбкой на губах и сверкающими от возбуждения глазами:

- Я так давно не бывал здесь, что все вокруг кажется мне очередным новым миром, где в людях есть что-то исключительное. Это так увлекает.

И только сейчас разъяснения ангела смерти открыли мне подлинный смысл той фразы, что обронил дьявол.

Я согласился показать дом Дикмана, точно зная, что меня не пропустят дальше входной двери, ведь даже мое имя в семье бургомистра было под запретом. К тому и шло, поскольку слуга, увидев меня, сильно изумился и загородил проход. Однако тут вмешался Вильхельм, пригрозивший слуге всеми мыслимыми и немыслимыми карами, в случае если тот незамедлительно не пропустит к Дикману нас обоих. Тон, с которым купец общался со слугой, не позволял усомниться, что наговорить Вильхельм может всякого, правдивого и не очень, при этом совесть его нисколько не будет тревожить.

Семья бургомистра в полном составе уже гремела посудой в столовой. Ужин был в самом разгаре. Скользнув за дверь первым, слуга представил гостей, и если купца он назвал полностью, то обо мне упомянул как о провожатом.