Легенда дьявольского перекрестка - Виктор Никитин

- Вполне, - ответил юный фон Граусбург.

- Тогда продолжайте свои исповеди. Может быть, Михаэль займет нас историей о Матиасе?

- Пожалуй, - вздохнул Михаэль Бреверн, откидываясь на спинку стула. - И должен предупредить сразу, что вам откроются некоторые тайны моей семьи и тайна моего происхождения. Об этом никто и никогда не должен узнать. Я повторяю: никто и никогда. Обещайте мне хранить молчание.

Путники дружно закивали, подтверждая, что ни словом, ни намеком не передадут услышанное посторонним.

- Конечно-конечно, - поспешил заверить Пауль Рейхенштейн, заинтригованно глядя на купца.

- Более двадцати лет назад я сам дал обещание, что не разглашу секрета своего семейства, однако сейчас считаю свое признание вполне уместным, учитывая обстоятельства: никто из вас не принадлежит к моему миру, и найти оружие против колдунов мы сможем, лишь проанализировав наши откровения.

Глава тридцать девятая

- Моей родиной можно назвать уже упомянутый господином Рейхенштейном город Бреверн, расположенный в Северном Пфальце, - Михаэль улыбнулся нотариусу и слегка склонил голову в знак почтения. - Там я прожил до шестнадцати лет, и останься еще на парочку, то пустил бы основательные корни. Однако Михаэль Бреверн появился на свет в другом месте и при рождении носил иное имя. Я унаследовал фамилию, которая, полагаю, вам всем прекрасно известна. Город моего веселого детства, моей ничем не омрачавшейся юности - уютный и тихий Бреверн. Часто вспоминая о нем, душа рвется вернуться туда хотя бы на денек. Это мне категорически запрещено, я даже не имею права приблизиться к границам Северного Пфальца.

Моим воспитанием занималась чета Краузе, Петер и Хельга. У них было трое своих детей старше меня по возрасту - мальчик и две огненно-рыжие конопатые девчонки. В возрасте трех-четырех лет я наверняка называл Краузе мамой и папой, но потом Петер рассказал мне, что их семья только опекает меня. Это не скрывалось ни от кого из горожан. Всем охотно поясняли, что мои настоящие родители трагически погибли, когда мне едва исполнилось два года, и вот дальние родственники приняли на себя ответственность по моему воспитанию.

Краузе были воистину прекрасными людьми, добрыми и отзывчивыми, заботившимися обо мне не меньше, чем о собственных детях, при этом строгими, не позволявшими излишних вольностей.

С малых лет мне не давало покоя некое видение, застрявшее в памяти занозой, вызывающей пульсирующий зуд на грани с болью. В этом видении я был совсем маленьким, и грузная женщина качала меня на качелях, навевая сонливость нудным напевом:

- Козлик скачет по лужайке,

С пастушком играет:

Рожками его бодает,

Тут же убегает...

Откуда-то из туманного облака, как обычно бывает в детских воспоминаниях и снах, появился молодой мужчина, определенно позвавший меня, но не как Михаэля. Соскочив с доски качелей, я с радостным воплем понесся навстречу через весь большой двор, мощенный крупным брусом, участками просевшим довольно глубоко. Запнувшись и вскрикнув, я полетел вперед, готовясь к падению, содранным коленям и ладоням, но не упал. Крепкие руки подхватили меня, подняли. Сверху вниз, словно паря в воздухе, я смотрел в серьезное лицо мужчины, едва заметно выказывающего признаки испуга. Мне не приходилось сомневаться в том, что это и есть мой отец. Его глаза сияли жизненной силой и уверенностью. Почему-то мое видение казалось семье Краузе неуместным. Они вроде как побаивались его, списывая все на ничего не значащие детские сны, навеянные услышанными сказками.

Краузе дали мне отличное образование, нанимая специально для меня дорогостоящих учителей. Тогда я впервые стал догадываться, что мне либо покровительствует некая обеспеченная персона, либо кто-то оставил состояние, предназначавшееся исключительно на мои нужды. Опекунов об этом я никогда не спрашивал, поскольку быстро уяснил, что все равно не дождусь правдивых ответов о моих родных, моих возможных таинственных доброжелателях.

Когда мне исполнилось пятнадцать лет, Петер Краузе впервые вывез меня в Гайден - столицу Северного Пфальца. Причины поездки мне не сообщались, как и то, почему он не взял никого из своих детей. Весь путь мы проделали, храня молчание, в молчании прибыли в мрачный особняк незнакомого мне господина, который взял меня за руку и оставил в полном одиночестве в проходной комнате на втором этаже. Из нее можно было попасть в три другие комнаты через дверные проемы, занавешенные на тот момент тяжелыми портьерами. Мне запретили подходить к широкому окну, ведущему во внутренний двор, и усадили в центре комнаты так, что я смотрел в пустой угол.

В этом нелепом положении я, должно быть, пробыл около часа. То с одной стороны от меня, то с другой колыхались занавеси, то тут, то там образовывались узкие просветы, и через них за мной кто-то наблюдал. Было очевидно, что меня тайком рассматривают, изучают. Это было неприятно, но и одновременно вызывало немалый интерес, который подстегнул мою юношескую фантазию. От нечего делать я представлял себя потомком знаменитого капера, за поимку которого всеми королями мира была назначена крупная награда. Долгие годы он странствовал по морям, доверив единственного сына своим самым преданным товарищам. В моем воображении он не так давно погиб при невыясненных обстоятельствах, и вот теперь каперское братство призовет меня найти и покарать убийц отца. Потом я представил, что каким-то невероятным образом являюсь претендентом на внезапно опустевший императорский трон, и верные слуги все это время скрывали меня от опасностей разоблачения. Поскольку я не смог выстроить четкую картину того, кто такие верные слуги, и зачем они меня от кого бы то ни было скрывали, то развивать эту линию не стал, углубившись в новую идею, согласно которой незадолго до моего рождения звезды сложились так, что указали на рождение нового пророка - меня, разумеется.

Можете смеяться над этими фантазиями, только помните, что в ту пору мне было всего пятнадцать лет.

Я вынырнул из мира иллюзий, когда услышал стук подков, звуки разворачивавшейся во внутреннем дворике кареты. Напрочь позабыв о требовании не покидать стула, я кинулся к окну. Во дворе незнакомец крепко обнимал Петера Краузе, после чего вскочил на подножку кареты и поднял взгляд точно на меня. Это был тот самый мужчина, который во снах спасал меня от падения, разве что сильно постаревший. В глазах отца я не смог разглядеть знакомой мне уверенности.

Распахнув окно настежь, я высунулся по пояс, нисколько не опасаясь упасть вниз, не задумываясь об этом, и сделал первое, что взбрело мне в голову - громко запел: