Неизвестная. Книга первая - Олег Гончаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И тут полыхнуло.
И страх кончился.
И боль ушла…
Он осознал себя в своем кабинете…
Он почувствовал, что голова его покоится на коленях девушки. Она почему-то больше не была привязана к стулу, а нежно гладила маленькими теплыми ладошками по его волосам. При этом задумчиво смотрела куда-то, словно не серая стена была перед ней, а неведомые дальние дали…
Он с трудом оторвал взгляд от ее лица, повернул голову и увидел, что в дверях кабинета стоит Феликс Дзержинский и с интересом наблюдает за немыслимой в стенах всероссийской чрезвычайной комиссии сценой. А из-за его плеча выглядывает перепуганный часовой.
*****
– Так эта история и началась. Наверное, кому-то она покажется невероятной. Оно и понятно. Обывателю часто нет никакого дела до того, что происходит вне его уютного мирка. Что-то, что не вписывается в привычные рамки размеренной, но серой и скучной жизни, сразу же объявляется вздором и выдумкой. Так мозгу проще держать нас в узде. Но могу вас заверить, что все было так, как я рассказала. Да и впредь постараюсь говорить только правду и ничего кроме правды… Ну или почти ничего…
А теперь давайте немного о вас… Что вы так улыбаетесь? О нет… Я не собираюсь вас о жизни расспрашивать: где родился, когда женился, почему развелся… Это для отдела кадров. А вот, скажем, прошедший тысяча девятьсот сороковой год…
глава 2
Стулья в этой приемной были крайне неудобными. Вроде и добротные, вроде бы и сиденья у них, обшитые кожей, мягкие. Вот только спинки у этих стульев слишком прямые и высокие. Да и если признаться, в такую жару да в этих новых галифе, да на кожаном сиденье, да еще так долго – это просто ох! Спарился… Неловко чувствует себя Данилов. Неуютно. Ерзает тихонько, да изредка касается рукой кармана, в котором между партийным билетом и удостоверением лежит древний медный ножичек – талисман на удачу. А удача ему сейчас очень нужна.
А тут еще сапоги в подъеме жмут – разносить не успел. Да и как тут успеть? Его же нежданно вызвали. Он только на обед собрался, как в кабинет влетел Ерохин.
– Ты чего? – уставился на него сквозь стекла очков Данилов. – Видок у тебя, Гриша, словно ты с дуба рухнул.
– Николай Архипыч, тут телефонограмма пришла. Тебя в Москву вызывают. Срочно. Горыныч перетрухнул малость, когда телефонограмму принимал, аж во фрунт вытянулся, – гыгыкнул Гриша, и Данилов живо представил своего начальника, прозванного Горынычем за «страшный зрак и великий рык», стоящим по стойке смирно перед стареньким телефонным аппаратом.
– Короче, собирайся – вечером выезжаешь…
Переполох и впрямь случился нешуточный. Командировочные, проездные документы, суточные талоны, купон на проживание – вся эта бумажная волокита отняла часа три. Так и остался Данилов без обеда. А когда уже на вокзал собрался, Горыныч его просто добил:
– Приказ о переходе на новую форму месяц как вышел, а нам ее только третьего дня прислали. Нельзя тебе в старой туда являться, стыдно… Так что, – и бахнул на стол Данилову вот эти самые сапоги да еще объемный пакет из серой мятой бумаги. Потом достал из кармана маленький холщевый мешочек и примостил сверху:
– Это шевроны, петлицы… По дороге подошьешь.
А Гришка Ерохин еще и фуражкой все это прикрыл – выходной.
И пришлось Данилову всю ночь в тамбуре петлицы и шевроны подшивать. Уже под утро проводница его пожалела:
– Что же вы тут-то?
– Да со мной в купе семья с девочкой. Она при свете спать не может.
– Пойдемте ко мне, у меня хоть лампа поярче, да и удобней вам будет сидя-то.
– Зато тут курить можно, – попытался отшутиться Данилов.
– С вашими петлицами, – сказала она серьезно, – и в купейке у начальника состава курить не запретят…
Так и получилось, что вечером Данилов вошел в поезд в старой форме, а утром в Москве вышел в новенькой. Зато не выспался совершенно. И если не считать кренделя да четырех стаканов чаю, вот уже сутки Николай ничего не ел. Думал у вокзала столовку найти, про нее Горыныч после своей командировки рассказывал, мол, дешево да сердито. Только с перрона вышел, а его за рукав хвать:
– Товарищ Данилов, мы вас ждем. Машина у бокового выхода…
И лица у ребят такие, что не спросишь, а где тут у вас пожрать можно?
И вот уже два с четвертью часа Данилов парился в этой приемной, то и дело протирал очки, пытался тихонько шевелить затекшими пальцами ног, ерзал украдкой на проклятом стуле и прислушивался к урчанию пустого живота.
Одним словом, боялся.
А вы бы не испугались?
Сорвали бы вас с места, посадили в поезд, привезли в столицу, промчали бы на всех газах по столичным улицам в черном паккарде, да так, что остальные машины в стороны от вас шарахались, а постовые-ОРУДовцы при этом еще и честь отдавали. А провожатые ваши – ребята, по всему видно, суровые – не проронили бы ни слова. И с таким видом ехали, словно сослуживца встретили да сразу и похоронили.
И вот домчали вас до известной на всю страну площади, завели в не менее известное здание, сдали под расписку, словно дитятю, с рук на руки сержантику молоденькому, а он возьми и ляпни:
– Товарищ нарком сейчас занят, но непременно встретится с вами. Просил обождать в приемной. Пройдемте, я покажу…
Данилов перетрухнул и даже тихонько сказал себе: «Хорошо хоть кишки пустые, а то ведь можно и не сдержаться по такому случаю».
А тут дверь, словно гром с неба, бац – и раскрылась. А из нее тот самый сержантик:
– Товарищ Данилов! Лаврентий Павлович вас ждет.
И осталось только взмокший лоб платочком вытереть…
Не кадровый он, Данилов. Из «хлястиков». До того, как в органы его призвали, истфак закончил и три года в школе учителем отработал. А тут еще эти сапоги… Отчеканить шаг у него не получилось, но отрапортовал четко:
– Товарищ народный комиссар внутренних дел, старший лейтенант госбезопасности Данилов по вашему приказанию прибыл!
Потом быстро окинул взглядом кабинет – небольшой, скромный, притемненный тяжелыми шторами на окнах. Остекленный книжный шкаф, почему-то пустой. Рядом «несгорайка». В дальнем затененном углу три стула вокруг небольшого столика, приставленного торцом к большому тяжелому столу. На том – лампа, телефон, строгий письменный прибор зеленого малахита с черной ручкой, чернильницей-непроливайкой и перекидным календарем, небольшая стопка казенных бумаг и не слишком пухлая папка какого-то дела – Данилов разглядел литеры на корешке. За столом сидел нарком, и Николай чуть повернулся в его сторону, но стойку «смирно» сохранил.
Из тени на него блеснуло. Это солнце отразилось в стеклах пенсне. Солнечный зайчик мазнул Данилова по глазам, рука невольно дернулась, чтоб поправить очки, но он сдержался.
Через мгновение привык Николай и к полумраку кабинета.
Лаврентий Павлович недоуменно взглянул на вошедшего. Узнал его – фото видел в личном деле – усмехнулся, словно вспомнил что-то.
– Николай Архипович, – он старательно выговорил имя и отчество Данилова, – здравствуйте. Рад вас видеть. Да… вольно, вольно.
И старший лейтенант госбезопасности, Данилов Николай Архипович, тысяча девятьсот третьего года рождения, член ВКП (б) с двадцать девятого года, разведенный, мало пьющий, но много курящий, не евший и не спавший уже почти двое суток, выдохнул. С облегчением.
А нарком скрипнул кожаным креслом, встал и вышел из-за стола.
Роста среднего, телосложение плотное, лицо круглое, чистое. Глаза темно-карие, с мешками от недосыпа, взгляд проницательный, зрение слабое – носит пенсне. Нос прямой, губы тонкие, ямочка на подбородке. Лоб высокий, с залысинами. Стрижка короткая. Волосы темные, одет… – привычно отметил про себя Данилов.
А Берия уже подошел ближе.
– О! – удивился он, разглядывая Данилова. – Я-то думал, что вы у нас русский богатырь Иван Поддубный, а вы немногим выше меня… Как же вы тех троих-то взяли?
– Так я, товарищ нарком…
– Знаю, – перебил его Берия. – Вы у Ощепкова уроки брали?
– Так точно. Я тогда во Владивостоке в университете учился, а Василий Сергеевич у нас группу вел…
– Эх, – вздохнул нарком. – Сколько этот злобный карлик Ежов полезных людей загубил… Ну ничего, – он поднял глаза на Данилова. – А вы молодец. Уроки даром не прошли… Кстати, ваш подопечный Нехлюдов весьма интересным господином оказался.
– А вот резидент ушел, – потупился Данилов.
– Ничего, – ободряюще похлопал его по плечу Лаврентий Павлович. – Мы эту сволочь все равно достанем. Сколько вы его группу раскручивали?
– Двадцать шесть месяцев…
– Больше двух лет. Неплохо… неплохо…
– Нехлюдов так и не понял, как мы ему сумели столько дезы за это время слить.
– Хорошая работа, – кивнул Берия. – А они еще говорят, что очкарики ни на что не годны…
