Маленький Принц - My.Self. Harmony.

– У него уже тогда были проблемы с ногой?

– Как сейчас помню – на руках принесла.

«Не вытянула дефективного ребёнка? Родители пригрозили тем, что если не избавится, то выгонят? Не выдержала стыда, что это была её вина?»

– Спасибо вам, сэр Вольтур. Приятно было поговорить.

– Адьос, амиго.

Джимми задумчиво пошёл в приют. Открыв дверь, он сразу направился в детскую. Наверху вновь слышались вопли и звон стекла – возможно, Мэв устраивала очередную взбучку. Хэлман лишь покачал головой и поспешил дальше. Но стоило ему войти в комнату своих воспитанников, как он увидел, что никого не было, только из угла слышались жалобные всхлипы. Брюнет поторопился к источнику странных звуков и увидел Кая, тихо шипевшего и обнимавшего больную ногу.

– О Господи… Что с ногой, малыш?

– Я… Я неправильно её поставил… – всхлипнул он.

– Тише-тише, – Джеймс опустился на пол и коснулся ладонью плеча мальчика, нежно гладя его сквозь старую ткань.

– Я урод, я просто урод! Неужели ты этого не видишь?

– Малыш, ты не урод. Ты просто прекрасен! Твоя хромота – не такой ужасный недостаток. Это же можно исправить, – тихо произнёс Джимми.

– Чтобы её исправить, нужно хотя бы выбраться из приюта, найти много-много денег… У меня ничего нет, – он вытер слёзы рукавом и негромко вздохнул.

– Повернись ко мне? Только очень осторожно. Не хочу, чтобы ты плакал.

Кай аккуратно развернулся к Хэлману и угодил в объятия. Мальчик оторопел: его очень давно никто не обнимал и не гладил по спине. В горле зарождался странный ком, которого у него никогда не было.

– Ч-что ты делаешь? – усмехнулся мальчик сквозь слёзы.

– Пытаюсь тебя успокоить.

– Т-так тепло, – вздохнул он, обвивая руками рёбра Джимми.

Воспитатель и сам чувствовал тяжесть в груди. Он видел мальчика лишь во второй раз в своей жизни, но никак не мог соблюдать с ним границы личного пространства. Как можно был оставить мальчишку одного, чтобы он сидел и плакал в углу? Как можно игнорировать его с такой проблемой? Ему нужна помощь, забота, хоть какой-то уход. Выделять отдельных воспитанников – это не педагогично, но Джеймс и не был педагогом. Он художник в первую очередь. Художники любят выделять людей: они могут вдохновлять, их можно беззастенчиво рисовать откуда-то из угла, пялиться… Трудно быть педагогом в данном случае.

– Тебе больше не больно?

– М… Мне легче, – он прикрыл глаза, – Спасибо.

– Так ты не жил здесь с самого начала?

– Нет, – мальчик выпустил воспитателя из объятий и присел поудобнее, чтобы вытянуть вперёд больную ногу.

– Я поговорил с Сальваторе.

– Старый сеньор Сальваторе? Он знает много историй. В своё время мы частенько заслушивались ими, сидя под старым дубом в саду.

– Всё же здесь есть дубы? – удивился Джеймс.

– Один. Чёрный. Говорят, его опалило во время Второй Мировой, но он выжил.

– Почему везде ивы?

– Жену Рафаэля звали Уиллоу. В память о ней он с детьми посадил целый лес на болотах.

– Так там болота?

– Угу, болота. Ивы не везде приживаются. Но там им лучше всего.

– Ты знал Максимуса?

– При нём в БлэкОук всё было хорошо. Мне даже нравилось здесь жить, потому что меня никто не трогал. Он вникал в проблемы своих воспитанников, помогал нам. Шеридан – его вторая жена. Поговаривают, из-за неё он остался не у дел. И она относится к нам, как к отребью. При сэре Кроу я жил с одним мальчиком… Сеньор же сказал тебе, что всё было по-другому? У нас были комнатушки на двоих. Но мальчика быстро усыновили. Шеридан же впихнула нас, как в клетку к голодным львам. Сначала всё было не так и плохо, но, когда Кроу ушёл, они все начали нас стравливать. Я очень долго просил отправить меня в место поспокойнее, ходил в синяках, сильно побитый… Потом ушёл сюда сам. Сальваторе замолвил словечко, чтобы меня здесь оставили. Это уже не первые дети, которые живут в этой комнате. В восемь лет их уводят к кому-то на втором этаже – понятия не имею, к кому. Но потом они выходят озлобленные и запуганные, попадают к Мэв, и каждый день наверху случаются жуткие потасовки.

– Вас не выпускают на улицу?

– Нет. У Шеридан паранойя, что кто-то сможет улизнуть через болота и рассказать о том, что у нас здесь происходит. Поэтому мы просто видим одно и то же из года в год.

– Но ты как-то выходишь?

– По ночам. И то не всегда: когда очень холодно, я остаюсь здесь. У меня нет обуви.

– Чем вас кормят?

– Помоями. Практически всё, до чего дотрагивается рука Джареда, превращается в помои. Сладкое не дают. Я даже не помню, какое оно на вкус. Кроу на Рождество пёк нам имбирные печенья, даже показывал, как это делать…

– Кроу был святым.

– Да. Вернуть бы его обратно. И Люси тоже.

– Люси?

– Его жена. Она была нам, как мама. Пыталась починить мою ногу. Но её нет. Кроу поставил ей памятник в саду. Ангел с её лицом. Очень красивый. Как раз под тем дубом.

– У Кроу нет наследников?

– Я не знаю. Но до тех пор, пока жива Шеридан… БлэкОук так и будет прогнивать изнутри.

Джеймс почувствовал жжение в груди. Когда-то это было прекрасное место, где за детьми ухаживали, с ними гуляли, баловали, учили, любили… Теперь же складывалось впечатление, что райский уголок сгорел, а остались только тлеющие угли. Это ведь была когда-то комната, где беспризорники всех возрастов играли друг с другом, делились игрушками. Хэлману казалось, что он слышит детский смех и видит не пустые полки, а много-много интересных вещиц. Но на самом деле их было всего лишь двое. Кай вновь читал, но без особой охоты: он не хотел отвлекать Джимми от его мыслей.

– Здесь раньше было много игрушек?

– Очень. Но дети не знали, как с ними играть, многие из них сломали, поэтому… Так пусто.

– У тебя были любимые?

– Нет. Я много читал.

– Даже дома?

– У меня их не было.

– Странно. Почему?

Кай покачал головой и обнял сам себя. Его кофта напоминала чем-то смирительную рубашку с её длинными растянутыми рукавами.

– Джимми?

– Что, малыш?

– Н-научи меня рисовать? Я очень хочу, но не умею.

– Оу… Что ты хочешь нарисовать?

– Розу. Как у Маленького принца.

– Розу? Это очень легко. Давай листочек и карандаши.

Джеймс показывал мальчику линию за линией, которые тот должен был повторять. Калека делал это так же несмело, как если бы ему «починили» ногу и сказали, что он вновь сможет нормально ходить. Линии были совсем слабыми и едва заметными. У художника они чередовались по толщине, так что бархатистые лепестки казались тоньше и нежнее, чем стебель, покрытый шипами.

– В психологии есть такой прикол, что можно определить состояние человека по нарисованным линиям. Знаешь, что говорят твои?

– Ч-что же?

– Ты жутко напуган, тебе неуютно, а твоя самооценка близится к минус бесконечности. Однако ты стараешься, что очень и очень похвально. Это связано с твоим прошлым?

Мальчик кивнул и прикусил губу.

– В тебе есть задатки художника, малыш. Очень неплохие, кстати говоря. Если бы только их развивали… Ты мог бы дать фору любому студенту Академии, – улыбнулся Джеймс, – Попробуй нарисовать ещё одну. Только делай линии чуть толще.

Кай вновь принялся выводить лепесток за лепестком, но его линии всё ещё напоминали графитовых призраков. Джимми терпеливо улыбнулся и, пересев за спину мальчика, аккуратно взял его руку в свою и обвёл несколько уже нарисованных деталей. Мальчишка почувствовал слабый прилив уверенности, когда художник некрепко сжал его ладонь. Хватка становилась легче, но линии не становились тоньше.

– Смотри, у тебя получается, – радостно усмехнулся брюнет.

– Но ты держишь мою руку… – смутился блондин.

– Уже как три лепестка – нет. Ты рисуешь их сам, видишь? Сможешь закончить?

– Я… Постараюсь.

Мальчик нахмурился и продолжил рисовать всё новые и новые штрихи на бумаге. Его примитивная роза напоминала тот набросок, что сделал Джимми, но мальчишке ещё только предстояло многому научиться, чтобы изображать нечто похожее на то, что получалось на парах в Академии: нужны были тени, акценты, штриховка, цвет, роса, блики на ней, прорисовка… И Хэлман готов был ему помочь, главное оставалось лишь за мальчиком – его желание.

– Джимми? – мальчик повернулся к нему и показал то, что у него вышло.

– Ты молодец, малыш.

– Но ведь… Это всего лишь набросок, да?

– Вроде того. Тренировочные рисунки. Чем чаще ты что-то рисуешь, тем больше потом возможности добавить нечто своё. Опыт приходит с практикой.

– Ты долго учился?

– Я до сих пор учусь. Это одна из тех вещей, которой невозможно овладеть полностью. Как иностранными языками, например. Невозможно стать немцем, если ты англичанин, как бы этого ни хотелось. Можно лишь играть немца. И всегда будет находиться хотя бы одно маленькое корявенькое словечко, которое тебе нужно будет подглядеть в словаре. Также и с творчеством. Невозможно оставаться в одном и том же стиле. В какой-то момент тебе захочется чего-нибудь нового. Или что-то начнёт настолько хорошо получаться, что ты захочешь это усовершенствовать.