Разделенный человек - Олаф Степлдон

нечистый, жестокий – и все же прекрасный! Провалы оврагов на взгорье! Хрупкая геометрия паучьих сетей! Утром я варил на завтрак кашу. Ты замечал, что в какой-то момент быстрая рябь на ее поверхности сменяется тяжелыми, медлительными, бархатистыми складками? Так собирается складками гладкий мех на загривке у пумы. А потом каша закипает. Подземные взрывы в маленьком лавовом котле образуют недолговечные кратеры. Ты завороженно следишь, как испарения лавы поднимаются в стратосферу и обжигают тебе ладони. Странно, но даже в боли есть своего рода тигриная красота. Я хочу сказать: когда человек по-настоящему пробуждается и способен переживать ее во всей полноте духовного значения. Но увы, увы! Человек способен достичь этого всеискупающего просветления лишь в редкие, мимолетные мгновенья полного сознания. А большинству из нас вовсе не суждено их достичь. Это – непоправимая трагедия вселенной. Непоправимая? Нет! Она кажется непоправимой, пока мы заворожены своим одиночеством. Но в действительности все мы части друг друга и Целого. Даже самый малый из нас в душе Абсолют. И совершенство Целого искупает его страдания. Но, Гарри, как я заикаюсь и не нахожу слов, пытаясь выразить то необъяснимое, что действительно, хотя и смутно, вижу!

Это было дано мне в последние счастливые дни. Я много времени провожу, просто разглядывая что-нибудь. К примеру, Мэгги. Старость ей к лицу. Она была прекрасна, когда я впервые ее увидел, так много лет тому назад, но теперь, хоть и утратив сладость телесной свежести, она стала прекраснее в другом. Дух, можно сказать, так явственно просвечивает в ее опытной, закаленной и продутой всеми ветрами улыбке. Если бы только она могла сполна насладиться настоящим, не думая о будущем, не страшась будущего! До своего ухода я должен научить ее этому. Я сумею. Я научу ее смотреть на все с точки зрения вечности. За эти несколько дней мы создадим нечто навеки прекрасное. Мы пополним вечность нашей благодарностью. Наша мелодия вознесется в последней торжествующей ноте. Я не вверяю ее твоим заботам, потому что она сильная, и я за нее не боюсь. Но твоя дружба много значит для нее.

И дети! Ты лишен этой радости, Гарри, видеть, как растут дети, и радоваться, что им нужен, и радоваться, видя, как они становятся самими собой, а не тем, чем ты хотел бы их сделать. Мне трудно простить мое проклятое второе я за причиненный им вред. На Колине его следы останутся навсегда. Его характер искажен цинизмом, которого в нем не должно быть. Но он крепкий и здравомыслящий парень и вполне хозяин самому себе. Даже неуклюжесть Чурбана не замарала всерьез той мягкости, которую передала ему Мэгги. Шейла, благослови ее бог, пострадала меньше. Я не знаю никого, столь безмятежного как она, – даже Мэгги не такая. Что касается этой чертовски привлекательной мартышки Маргарет, она, думаю, выправится, хоть одряхлевший Чурбан до недавнего времени бессовестно баловал ее. Меня она, конечно, почти не знает. И дуется, что я от нее не в восторге.

Как изысканно каждое мгновенье переживаний! Даже такие мелочи, как слова, возникающие на бумаге под моим пером. Смотри! Этот почерк – маленький шедевр, точный, но беглый. Экономная форма каждой буквы несет в себе историю: монашества, римлян, греков, финикийцев и египтян. Хотелось бы знать, долго ли еще люди будут использовать символы, сформированные этой цепью культур? Перерастет ли когда-нибудь человечество нужду в письменности? Или письменность умрет вместе с человеком? Мне уже недолго использовать эти значки. Может быть, я в последний раз прибегаю к этому уютному одинокому искусству. Но пока мои руки заняты письмом, я буду наслаждаться покорностью его канонам. Странно, как даже в выверенной форме отдельного слова (например, слова «странно») мы способны так много выразить, и все же так многое оставить недосказанным!

Я пишу, сидя в своем маленьком кабинете. По сути это мой кабинет, а не Чурбана. Я выбирал мебель и расставлял так, как мне удобно. Но мое второе я владело им так долго, что комната запечатлела и его характер. Вот его образ: отточено-современный, но не вполне искренний. Вот стопка старых номеров „Автокара“ – вовсе не моих.

На моем столе осталась сложенная газета. Плохая бумага, нечеткая печать, невероятно вульгарная реклама. Символ всего, что толкает мое второе „я“ к самоубийству. И все же я могу простить эту жалкую газетенку. Если смотреть на нее, как на средоточие великого и трагического символизма, она оказывается странно красива в своей трогательной вульгарности. А бедные запертые души, создавшие ее… я не оскорблю их прощением. Я приветствую их как собратьев по смертности. Вот отвратительный рисунок девушки в белье – реклама нейлоновых чулок. Сексуальность, конечно, слишком подчеркнута. Лицо – до смешного примитивная красота. Груди дерзкие, талия слишком тонкая, ноги слишком длинные в сравнении с телом. Каждая линия рисунка зализана до фальши. Конечно, все это гадко, но как трогательно! Всмотрись, и увидишь, что здесь переврали настоящую красоту. Странное дело, в рисунке виден дух, тщетно сражающийся за жизнь с душным ужасом нашей цивилизации, против фатальных преувеличений рекламы, эгоцентризма, страсти выставлять себя напоказ и увлечения собственной сексуальностью. Странно, как в свете Абсолюта самое уродство обнаруживает красоту. Не скажу, что мы должны быть к нему терпимы и относиться бережно, ведь его достоинство умирает в уродстве, в неспособности быть красивым. То же и со злом. В свете Целого оно преображается, искупается. Это не значит, что его следует терпеть, ведь его достоинство умирает в дурной его сути, в трагической неспособности к добру. В смысле действия союз с духом обязует нас всеми силами бороться со злом, но в размышлении, когда нам смутно открывается великий плод Целого, и нас бросает в трепет, остается лишь принимать, и принимать с радостью.

Ужасы цивилизации и всей вселенной неизбежно толкают бедного слепого Чурбана к самоубийству. Но не меня. Эта вульгарная картинка, вся вульгарная трагедия нашей культуры… хотя делом я противостою ей всеми силами, в размышлении я благоговейно и, наверное, иррационально, принимаю ее. Я уважаю ее, как уважаю человека, который борется со смертельной болезнью или подступающим безумием. Ведь дух сквозит повсюду, ведет борьбу за свет, и все же гибельно оступается, скатываясь во тьму. К черту тягу к смерти бедняги Чурбана – в аду ей и место. Я желаю жизни – жизни вечной, не столько для своей маленькой личности, которая изначально и заслуженно эфемерна, сколько для высокого духа и той космической мелодии, которой пронизана жизнь каждого эфемерного индивида.

Сейчас Мэгги сидит со мной в кабинете. Потому что я не хочу потерять ни минуты с ней,